 |
АЛЕКСАНДР
АБРАМОВИЧ ВИЛЕНКИН (1882 - 1918),
|
|
|
АЛЕКСАНДР
АБРАМОВИЧ ВИЛЕНКИН (1882 - 1918),
|
|
НИКОЛАЕВСКАЯ
ГИМНАЗИЯ:
|
|||||||||||||||||||||
|
В основу данной страницы положена глава об Александре Виленкине из книги автора этого сайта: "Финкельштейн.К.И. Императорская Николаевская Царскосельская гимназия. Ученики. СПб.: Серебряный век, 2009. С. 90-102.
«Вот и ещё еврейское имя, до сих пор незаслуженно мало известное, не прославленное, как следовало бы: героя антибольшевицкого подполья Александра Абрамовича Виленкина... <…> Собранный, умный, энергичный, непримиримый к большевикам, он и в подполье и в тюрьмах вдохновлял многих других на сопротивление — и, разумеется, расстрелян чекистами». . А.И. Солженицын (200 лет вместе. Ч.2. Гл. 15).
Александр родился в семье царскосельского купца 1-ой гильдии Абрама Марковича (1840–1924) и Рэчел (урожд. Бэйли, 1845-1921) Виленкиных, предки которого на протяжении 2-х веков были крупными землевладельцами, занимались благотворительностью. Он был младшим ребенком в семье, всеобщим любимцем, 18 лет старше первенца Григория (1864-1930, дипломат). Вместе с ними в семье росли пятеро сестер и средний брат Яков (инженер, 1869–1943). Дети были окружены вниманием и заботой родителей, многочисленных нянек и гувернанток, все получили прекрасное образование. Лето они проводили в имениях семьи Волгово (Поволжье) и Остроговицы (ныне Волосовский район Ленинградской области). В Царском Селе (Софии) дом купца Виленкина находился на пересечении улиц Велиовской (ныне Радищева) и Захаржевской. Учились братья в знаменитой Императорской Николаевской Царскосельской гимназии [1], славившейся высоким уровнем классического образования. Наставником класса, в котором учился Александр был сам директор Иннокентий Федорович Анненский, а из одноклассников [2] вышли: теоретик советской авиации Александр Лапчинский, «совесть врачей Ленинграда» Глеб Ивашенцов и звезда немого кино Витольд Полонский. На торжестве вручения аттестатов зрелости 1897 года И.Ф. Анненский напутствовал выпускников следующими словами: «Будущее ваше неизвестно никому, имена некоторых из вас, готовящихся быть слугами родины, может быть, будем произносить с гордостью, многих с чувством благодарности и всех вас, я уверен, с уважением». Наставник не ошибся в своих ожиданиях. Григорий и Александр Виленкины стали истинными слугами отечества, их имена потомки могут произносить и с гордостью и с благодарностью и с уважением.
Имя Александра Виленкина – блестящего юриста, Георгиевского кавалера, члена штаба «Союза Защиты Родины и Свободы» (СЗРиС) Бориса Савинкова, обладателя поэтического дара и исключительного мужества, лишь недавно вышло из забытья благодаря статье Я. Тинченко[3], основанной, в основном, на воспоминаниях сокамерника Виленкина по Таганской тюрьме капитана В. Ф. Клементьева[4], сослуживца по Сумскому гусарскому полку В. Литтауэра[5] и воспоминаниях офицеров полка[6]. Нам удалось существенно расширить рамки работы Тинченко, включив в статью новые материалы: протоколы допросов Виленкина в ВЧК[7], показания торгового представителя США в Росии Роджера Симмонса[8], воспоминания о Виленкине неизвестного автора (в дальнейшем будем называть его «автор N»)[9], воспоминания видного деятеля кадетской партии Н. В. Тесленко[10], мемуары Г.Аронсона[11] и воспоминания Тамары Талбот Райс (ур. Абельсон, 1904–1993)[12] – племянницы Александра Абрамовича, которая через всю жизнь пронесла светлый образ любимого дяди Саши, сохранила его письма из Таганской тюрьмы и сделанную сквозь тюремную решетку фотографию.
В 1901 году Александр окончил Николаевскую гимназию с серебряной медалью и поступил на историко–филологический факультет Петербургского университета, но вскоре перевелся на юридический факультет. На втором курсе А. Виленкин был призван на год в армию вольноопределяющимся[13], служил кавалеристом в Сумском (Сумским) Драгунском (с 1907 – Гусарском) полку, в мирное время расквартированном в Москве. Вольноопределяющиеся элитного полка были, преимущественно, детьми богатых родителей: у них было отдельное помещение, столовая, называвшаяся «собранием», им разрешалось носить собственное обмундирование. Служили они в полковой учебной команде, где их учили уставам, безупречному строю, умению отдавать приказы и требовать их исполнения.
Поначалу кавалерийские премудрости нелегко давались Александру: «Эх вы, господин Виленкин, два факультета окончили, а одного поворота сделать не можете», говорил презрительно с упреком и чувством превосходства офицер учебной команды Рогочий «запотевшему, в очках, вольноопределяющемуся» - вспоминали офицеры полка. Но вскоре недоучившийся студент приобрел лихой вид, гусарскую выправку и стал твердо держаться в седле. По окончании срока службы вольноопределяющиеся могли держать экзамен на офицерское звание прапорщика запаса. Виленкин был лишен этого права, поскольку в царской армии евреи не могли быть офицерами, но, судя по всему, его это не особенно расстраивало. Возвратившись из армии, он продолжил обучение в университете, стал принимать активное участие в политической жизни. Еще во время революционных событий 1905–1906 гг. Александр вступил в студенческую организацию партии кадетов[14], был избран председателем Совета старост Петербургского университета, «считался одним из лучших студенческих ораторов, и не только в университете, но и на городских митингах...», выступал на заседаниях ЦК кадетской партии и митингах по выборам в 1-ю и 2-ю Государственную Думу. Студент университета И. В. Егоров вспоминал, как Николай Крыленко - будущий большевистский главковерх и нарком юстиции и кадет Виленкин участвовали в 1906 году в одном из студенческих диспутов, где Крыленко «разоблачал буржуазную ограниченность кадетской программы», а его оппонент «пытался воздействовать не на разум слушателей, а на их чувства, чему немало способствовали его красивый голос и меткое остроумие»[15]. Тогда встреча закончилась совместным дружеским чаепитием, вряд ли участники диспута могли предположить, что через год Виленкин станет защитником Н.Крыленко на судебном процессе, а еще через 11 лет бывший обвиняемый превратится в обвинителя своего бывшего защитника.
После окончания университета (1906) А. Виленкин обосновался в Москве, стал широко известен, как бескорыстный, отличный адвокат и блестящий оратор. С начала 1907 года по рекомендации П. Н. Милюкова он стал помощником члена ЦК кадетской партии, известного московского юриста Н. В. Тесленко. Поначалу молодой, изящный адвокат не понравился московскому юристу, слишком «петербургским» он ему показался. Но вскоре Тесленко убедился, что под фатоватой внешностью Виленкина, бывшего «центром веселых нарядных женщин, молодых людей» скрываются «выдающиеся способности, блестящее образование (он знал в совершенстве несколько языков), а главное, твердые и самостоятельно выработанные убеждения и доброе и отзывчивое сердце» /10/. Вероятно, по протекции старшего брата Григория, который служил в посольстве России в Лондоне, Александр устроился юридическим советником в английское консульство в Москве. Генеральный консул Британии Брюс Локкарт вспоминал[16], что Виленкин имел в Москве славу первого модника – всегда был элегантно, «с иголочки» одет. В начале 1914 года ему пришлось защищать в суде двух добропорядочных британских подданных, обвиненных в краже платков, носков и портсигара в московском магазине. Немалую роль в успехе защиты сыграла одежда, в которой Локкарт и Виленкин явились в переполненный суд: визитки, полосатые брюки, высокие цилиндры и монокли вызвали настоящий фурор у изумленной московский публики. Александру Абрамовичу удалось блестяще доказать в суде, что в Англии считается обычным, когда «порядочные люди заходят в магазин, выбирают товары, кладут в карман выбранное и лишь после этого производят расчет», и незадачливые британцы были освобождены. Это было одно из мелких, проходных дел молодого адвоката. Имя себе он сделал на политических процессах, защищая противников царского режима – социалистов, эсеров и анархистов. На громком процессе 1907 года, над так называемой военной организацией социалистов, трое из главных обвиняемых, в числе которых был Николай Крыленко, благодаря Виленкину, были полностью оправданы. "Виленкин – московский адводкат, юристконсульт английского консульства в Москве. Блестящая манера, искренность в речах. Во время речей – в полоборота вперед выдвинутое левое плечо и протянутая в пространство левая рука, эффектный, с моноклем в глазу, тонный, тонкий, - и всегда-всегда остроумный. В Москве за Александром Абрамовичем закрепилась репутация лучшего застольного, банкетного оратора. Разносторонний, хорошо образованный, европеец по всему складу жизни, владевший всеми основными языками, тонкий ценитель балета, Александр Абрамович ведет в тоже время большую политическую деятельность. В рядах своей партии, в рядах партии ка-де. И репутация прямоты и честности, искренности и неподкупности следом шла за ростом политической роли Александра Абрамовича" - таким запомнил Виленкина один из современников /35/.
Делая блестящую карьеру в гражданской жизни, Александр Абрамович никогда не забывал родной Сумской гусарский полк, приезжал в офицерское «собрание», «встретив в театре или ресторане своего офицера подходил к нему, как к своему однополчанину». Поэтому, когда после начала войны (июль 1914), Виленкин, повинуясь зову сердца, решил записаться добровольцем, у него не возникло сомнений в каком полку воевать. Объявление войны застало его в Лондоне, но преодолев немало трудностей он уже 20 августа догнал гусарский полк в Восточной Пруссии и поступил на службу рядовым. Александр Виленкин участвовал в боях, командовал головным разъездом, безропотно переносил все тяготы войны, несколько раз был ранен, за отвагу и находчивость был награжден полным Георгиевским бантом – знаком отличия солдатского военного ордена всех четырех степеней. Офицер полка В. Литтауэр говорил о нем: «Виленкин отличался невероятной храбростью и среди солдат имел наибольшее количество наград. У него их было семь из возможных восьми. Он несколько раз зарабатывал восьмую награду, но объяснял, что не хочет ее получать из–за своего привилегированного положения в полку. <…> А вот еще пример необычайной силы воли Виленкина. Его ранили, и, пока санитар, усадив его на поваленное дерево, делал перевязку, Виленкин писал стихи об обстоятельствах ранения». Хотя еврейское происхождение не давало Виленкину права получить офицерский чин, это не смущало ни его, ни офицеров, которые вскоре стали относиться к нему, как к равному. Александр был назначен связным при командире полка, столовался вместе с офицерами в «собрании». Он был любимцем полка не только благодаря мужеству и отваге, но и благодаря жизнелюбию и поэтическому таланту: сочинял стихи на злобу дня, некоторые из которых исполнялись на мотив известных песен. Одно из таких стихотворений, характеризующее движение полка в Восточной Пруссии пелось на мотив польки «Два шага направо, два шага налево, шаг вперед и шаг назад»:
........................... Генерал бригадный В гневе беспощадном Приказал отбой играть. Прозвучали звуки, Опустились руки, Продолжают все стрелять. .............................
Однажды, Виленкин написал целую поэму из фронтовой жизни сумских гусар, на основе которой, во время одной из стоянок в тылу, была с успехом разыграна музыкальная пьеса. На полковом празднике 26 ноября 1917 года, как выяснилось потом – последнем в истории полка, Александр Абрамович прочитал гусарам специально сочиненное к памятному дню стихотворение.
Когда в Москве на празник наш Семья сбиралась полковая, Ломился стол от пенных чаш, Гремел хор полный не смолкая.
Здесь все не так, взглянув кругом, С тем согласится, верно, всякий: Собранье наше – скромный дом, А доломаны цвета хаки.
Хоть тот же бодрый вид у всех, Что и в Хамовниках бывало, Гремит немолчно прежний смех, Но многих доблестных не стало.
Три тоста выпить я б желал: За тех, кто смертию гусара За Русь с врагом сражаясь, пал, Сперва осушится пусть чара.
Живым – вторая, через год, иль два, Иль боле, как придется, Все, уцелевшие среди невзгод, В Москву на праздник пусть сберутся.
А третий тост до дна всем пить За то, чтоб нам, избывши беду, Врага к ногам Руси склонить, В Сумской штандарт вплетая нить Омытой кровию победы[17].
"Виленкин на лучшем счету в полку и в дивизии. Виленкин – вольноопределяющийся, о котором с восторгом говорят генералы – Абрам Драгомиров, Гурко, Данилов-Черный, Клембовский. Но Виленкин - только вольноопределяющийся, ибо Виленкин... еврей. Честный, прямой, не скрывающий своего национального лица, гордый, с высоко развитым чувством национального достоинства" - говорилось в статье о Виленкине /35/.
Много сделал Александр Абрамович для своего полка в тяжелый период развала русской армии после прихода к власти Временного правительства. Февральская революция отменила ограничения по вероисповеданию и национальному признаку и Виленкина произвели в прапорщики. Возглавив полковой комитет, он, пользуясь уважением и у солдат и у офицеров, старался сглаживать возникавшие между ними трения, силой своего убеждения удерживал солдат от дезертирства, помогал офицерам разбираться в вопросах политики и партий, о которых у них были весьма смутные представления. Приходилось Виленкину выручать офицеров и из щекотливых ситуаций. В марте 1917 года, после отречения царя, в полку начались волнения, командир покинул полк и он, практически, вышел из повиновения, оказавшись во власти комитетов. С большим трудом новому командиру полка удалось с помощью Виленкина уговорить гусар двинуться из тыла на фронт, чтобы заменить, уставшие от окопной жизни соединения. Но перед отправкой командир увидел, что его лошадь от хвоста до гривы была увешана красными лентами. «Сесть и ехать в таком позорном виде я не мог, не сесть – вся моя работа пропадет и полк за мной не пойдет. Успел лишь шепнуть председателю комитета Виленкину: «Александр Абрамович, выручай». Находчивый Виленкин громко обратился к вестовому так, чтобы было слышно ближайшим гусарам: «Ты что это эмблему свободы на лошадь нацепил? Завтра ты так и свинью разукрасишь?» Сконфуженный вестовой быстро снял ленты и опасный момент миновал»[18]. Вскоре вместо солдатского Георгиевского банта Виленкину вручили офицерский орден Святого Георгия 4-й степени (кроме него в Сумском полку этой высокой награды был удостоен всего лишь один офицер), а перед самым Октябрьским переворотом, перескочив через несколько званий, дали чин штабс–ротмистра. Александра Абрамовича избрали в комитет 5-й армии Северного фронта, чему способствовали его юридическая эрудиция и ораторские способности. «Говорил он блестяще – ярко, остроумно, смело, – и его манеры, видимо, импонировали солдатам. <…> был человеком негнущимся, не умеющим льстить толпе»[19], – писал о Виленкине участник событий 1917 года экономист В. С. Войтинский.
На 1-м Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, проходившем в Петрограде 3–4 июня 1917 года, Виленкин был избран членом ВЦИК Советов от объединённых фракций трудовиков и народных социалистов, поскольку кадеты к участию в съезде допущены не были. «Автор N» (Гуверовский архив), встретивший Александра Абрамовича на съезде, едва его узнал: «от прежнего фатоватого блестящего адвоката не осталось и следа. Передо мной стоял много переживший, передумавший, горячий патриот, бросивший спокойную, обеспеченную жизнь, чтобы идти умирать за родину». О перемене в облике и устремлениях Виленкина говорит и Н. В. Тесленко, два раза встречавшийся со своим бывшим помощником во время войны, когда тот находился на излечении в Москве после ранений. «Он сохранил ту же блестящую внешность, но видно было, что Виленкина теперь не интересовала ни адвокатура, ни политика, ни общественная или светская жизнь. <…> Одна мысль владела владела всем его существом – это мысль об исходе войны, о торжестве русского дела и о полной победе, в которой для него не было никаких сомнений». После этого Виленкин был еще два раза ранен, имел право эвакуироваться в тыл, но и сышать об этом не хотел. Его лишь заботило, хватит ли у него здоровья продолжать боевую жизнь, - вспоминал Тесленко. А.А.Виленкин был сторонником сохранения армейской дисциплины и продолжения войны с немцами. В июле 1917 г. он провел в армейском комитете решение об организации Сводного отряда, который был отправлен в распоряжение Временного Правительства и центральных органов революционной демократии для наведения порядка в столице. На заседании ВЦИК (4 июля) Александр Абрамович «резко нападал на идеологию и течение большевизма, считая его „оплотом темных сил“, мешающим солдатам в окопах выполнять свой долг»[20]. "Виленкин – неутомимый организатор. Товарищ председателя комитета 5 армии, а затем и его председатель. Строгий, дисциплинированный. Вся энергия – на сплоченность в армии на поддержание боевой мощи, на борьбу с врагом. Эти же мысли Александр Абрамович проводил в Петрограде, в центральном комитете, во временном правительстве во время докладов, и в Москве. Его волнующая, трогательная речь в Москве в генерал-губернаторском Доме, была потом напечатана в десятках тысячах экземпляров и расклеена по всем улицам и площадям Москвы" - вспоминал современник/35/.
После октябрьского переворота Виленкин выехал с фронта в Москву, где возобновил работу в британском консульстве. Он продолжал встречаться с офицерами Сумского полка, на его квартире было устроено торжественное прощание с полковым штандартом. «В назначенный день на квартире Виленкина, где проездом остановился командир полка, собрались офицеры проститься со своим штандартом. Бережно уложили его в простой деревянный ящик, и каждый по очереди вбивал в крышку гвоздь. Этот тяжелый и печальный обряд происходил в полном молчании, нарушавшимся лишь ударами молотка. Виленкин не выдержал, сквозь глухие рыдания произнес: «Не могу слышать ударов молотка. Славу полка в гроб забивают», и, закрыв лицо руками, вышел из комнаты»[21] - вспоминали офицеры полка. Пытась придать стихийно возникшему в солдатской среде еврейскому национальному движению организованные формы, он ездил в Москву и Петроград для установления контактов с местными солдатами и юнкерами из евреев, создал Московскую организацию евреев–воинов. В январе 1918 года, проходившая в Киеве Всероссийская конференция Союзов евреев–воинов была разогнана, председатель Союза И.Гоголь был убит и на его место был избран А.А. Виленкин. Александр Абрамович тяжело переживал развал армии, не питал иллюзий в отношении большевиков и в начале 1918 года стал активным членом «Союза Защиты Родины и Свободы» под руководством Бориса Савинкова[22], целью которого было свержение большевистского правительства, установление твердой национальной власти, воссоздание армии без комитетов и комиссаров и продолжение войны с Германией. Александр Абрамович был членом штаба СЗРиС, возглавлял кавалерийский центр Союза. Имеются сведения, что через него британское правительство осуществляло финансирование организации. Понимая, что в случае победы антибольшевистских сил может начаться погромная агитация, вызванная участием в революции многих евреев, он деятельно участвовал в создании боевой группы еврейской самообороны при Союзе. «Все эти Троцкие, Зиновьевы, Каменевы до добра не доведут, – придется отвечать за их подвиги!» – говорил Виленкин. В конце мая 1918 года по доносу сестры милосердия - подруги члена Союза юнкера Иванова, чекисты нагрянули на конспиративную квартиру СЗРиС в Малом Левшинском переулке, в Москве. Было арестовано тринадцать человек, в квартире нашли документы Союза, бомбы, нитроглицерин и револьверы. После допросов арестованные «стали понемногу сознаваться», что вызвало новую волну арестов. Союз был разгромлен, хотя его главным руководителям, включая Б. Савинкова, удалось скрыться.
По данным «Красной книги ВЧК» один из руководителей московского отделения Союза согласился выдать всю организацию при условии дарования ему жизни. На допросе он показал: «Из адресов я знаю Виленкина, присяжного поверенного: Скатертный пер., д. 5/а, кв. 1. С ним связь поддерживал Парфенов. Виленкин – заведующий кавалерийскими частями»[23]. На причастность Виленкина к работе Союза указал также другой задержанный офицер и Александр Абрамович был арестован и помещен в тюрьму ВЧК на Лубянке. Позже он был переведен сначала в Бутырскую, затем в Таганскую тюрьму, где находились другие офицеры, арестованные по делу СЗРиС. По сведениям Р. Б. Гуля[24] Виленкин был кем–то предупрежден о грозившем ему аресте, но задержался на квартире, уничтожая документы, которые могли скомпрометировать его товарищей. Этим он многих спас, но сам скрыться не успел и был схвачен чекистами.
Начиная с первого допроса (1 июня 1918), Виленкин полностью отрицал свое участие в деятельности Союза, не выдал ни одного из своих товарищей. Но после показаний корнета Покровского (29 июня 1918), который сообщил, что знал Виленкина как члена Союза, несколько раз получал от него жалованье в размере 200 рублей и должен был получить от него инструкции в момент активного выступления, – вероятность положительного исхода дела становилась маловероятной. Чекисты организовали очную ставку с Покровским, но, благодаря блестящим ораторским способностям и юридическим знаниям, Виленкину удалось запутать следствие, доказав, что Покровский не «знал», а лишь «предполагал», что он является членом Союза. А свои связи в офицерских кругах он объяснял желанием быть в курсе возможных приготовлений к еврейским погромам. Нужно сказать, что показания Виленкина, даже в той неполной форме, как они приводятся в «Красной книге ВЧК», выгодно отличаются от показаний других, привлеченных по делу лиц. Александр не только не сообщил ни одного имени или факта, но и не боялся высказать свои политические пристрастия. Он говорил на доросах, что «спасение и родины и революции заключается не в работе отдельной организации или партии, а в единении всех демократических живых сил страны», открыто проповедовал «необходимость воссоздания армии для спасения России от немцев». В июне 1918 года дело Виленкина было передано в Верховный трибунал, который не нашел в его действиях состава преступления и вернул дело на Лубянку. Современники вспоминали, что за Виленкина «хлопотала вся Москва», от родственников до некоторых большевиков, которых он когда–то защищал: Н.Крыленко, В.Бонч-Бруевича. Однако это делу не помогло – Александр Абрамович остался в Таганской тюрьме. Благодаря прежним заслугам перед большевиками, он пользовался в заключении некоторой свободой, мог перемещаться из камеры в камеру, всегда был в курсе тюремных событий и стал признанным лидером арестованных офицеров.
В 1917 году племянница Виленкина Тамара вместе со своей мамой отправилась из Петербурга в Крым, а оттуда в Москву, где поселились в доме родственников на улице Поварской. Часто бывавший в этом доме дядя Саша был для 14–летней племянницы не только любимым родственником, но и старшим другом. Весной 1918 года, когда Виленкин срочно нуждался в посыльных, он несколько раз просил Тамару и ее двоюродных братьев оказать помощь в передаче экстренных сообщений, честно предупреждая их об опасности поручения. В знак благодарности за помощь он наградил отважную девочку лентой от своего георгиевского креста, которую она всю жизнь хранила, как память о своем кумире. Родственники знали, что Александр участвует в деятельности секретной организации, борящейся с большевиками, и сильно беспокоились за его жизнь. Им также было известно, что несколько лет тому назад известный петербургский предсказатель Моргенштерн предрек, что Виленкин умрет насильственной смертью через два месяца после своего 35–летия, – в сентябре 1918 года. Никто из них не хотел верить, что предсказание может оказаться пророческим. После ареста Александра ежедневно кто–нибудь из родственников отправлялся с Поварской в Таганскую тюрьму с продуктовой передачей и отдавал ее охраннику. «По тому, как он принимает или отвергает посылку, можно было догадываться, что арестованный все еще в этой тюрьме или переведен куда–то или даже расстрелян», – вспоминала Тамара. Сидевший вместе с Виленкиным в тюрьме «автор N» писал, что благодаря этим передачам «мы были в изобилии снабжены и продовольствием и папиросами, – словом всем, что скоро стало роскошью, недоступной даже на воле». Два раза Тамара была на свиданиях с дядей в тюрьме, угнетающе подействовавшей на неё видом «длинной, низкой, желтовато–серой комнаты, где посеревшие заключенные стояли в ряд напротив маленьких окошек вдоль одного барьера, а их гости вдоль другого». Стараясь подбодрить впавшую в уныние племянницу, дядя Саша прислал ей почтовую карточку «с любовью от твоего „осужденного“ дяди» и неизвестно каким образом сделанную фотографию, на которой он запечатлен сидя на табурете, читающим газету «Daily Mirror», в опрятной, ладно скроенной гимнастерке. Вполне идиллическая картина, достойная добропорядочного джентльмена, за исключением того, что снимок сделан сквозь тяжелую решетку тюремной камеры, за которой видны и другие заключенные[25]. В письме дядя Саша со свойственной ему иронией приносил племяннице извинения за то, что не может присутствовать на ее дне рождения: «…я не могу покинуть мою нынешнюю обитель, потому что здешние люди уверили, что не могут обойтись без меня даже несколько часов. Что ж, популярность имеет свои недостатки, и я должен оставаться с «моими людьми» 24 часа в сутки уже 5 недель и бог знает сколько еще»[26].
Допросы Виленкина продолжались, но следствие не могло добиться от него признательных показаний. 4 июля 1918 года Александру Абрамовичу сообщили, что ночью он будет расстрелян. У него еще оставалось время, чтобы написать прощальное письмо любимым сестрам:
Это письмо дошло до родственников только через несколько дней, в течение которых они продолжали исправно носить передачи в тюрьму. Охранники, по–прежнему, принимали посылки и у родственников не было повода для опасений. Впоследствии выяснилось, что у охранников были на это веские причины – Александр остался жив. От одного из знакомых родственникам стало известно, что это была репетиция расстрела, попытка заставить Виленкина выдать имена сподвижников. «Его доставили к месту казни, поставили перед свежевырытой могилой и скомандовали „Пли!“ Прозвучали выстрелы, но Александр остался стоять неповрежденным»[28]. Об исключительном мужестве А. А. Виленкина, не дававшему падать духом ни себе, ни товарищам по Союзу и тюрьме, которые избрали его старостой камеры, известно из воспоминаний его сокамерников: члена штаба СЗРиС капитана В. Ф. Клементьева, «автора N» и Роджера Симмонса. «Он всячески старался отвести нас от мысли о нависшей смертельной опасности. Вместо прекратившей существование «Центрогидры» он почти ежедневно устраивал разнообразные «кабаре», шахматные турниры, открыл курсы английского языка, которым сам владел в совершенстве», – вспоминал Клементьев. «Центрогидрой» назывался рукoписный юмористический журнал, издававшийся в тюрьме Виленкиным. Последний из номеров вышел с автошаржем главного редактора: седого и заросшего, сидящего на параше у зарешеченного окна, с кипами «Центрогидры» вокруг и подписью «Через десять лет». «Автор N» писал, что Виленкина допрашивали днем и ночью, не раз переводили в одиночку, подсаживали к нему предателя, но «несмотря на всю эту борьбу, несмотря на то, что Ал. Абр. с первого дня считал себя обреченным, он возвращался к нам в камеру спокойный, даже веселый, заражавший всю камеру своею бодростью. В буквальном смысле слова он «был душой всего нашего общества», заботился обо всех, поддерживал не только дух, но и плоть посылками с воли». Для поддержания сил Виленкин заставлял всех заниматься физическими упражнениями, был примером стойкости для товарищей, «слава о нем разошлась по всей Таганке». За юридическим советом к нему обращались заключенные других камер, и уголовники, и спекулянты, и арестованные офицеры, которых он «очень осторожно и тонко» готовил «к возможной кой–кому высшей мере наказания». Клементьев пишет, что даже из общей камеры таганской тюрьмы Александр Абрамович продолжал общаться с оставшимися на свободе членами СЗРиС, знал где находятся Мария Ивановна и Сарра (клички Б.Савинкова и нач. штаба А.Перехурова). Несколько раз за время пребывания в тюрьме Виленкину пришлось «беседовать» с председателем ВЧК Дзержинским. Первый раз Дзержинский лично допрашивал Виленкина сразу после его ареста, когда тот находился во внутренней тюрьме ВЧК. «На этот раз снова удалось вырвать свою жизнь из лап Чеки» - торжествующе произнес Александр Абрамович, вернувшись в камеру. Другой раз они «беседовали» во время инспекции таганской тюрьмы «железным Феликсом». «Начальник ВЧК говорил и говорил с Виленкиным. Они говорили, как старые знакомые, с улыбками, насмешками...», - вспоминал Клементьев. Но к облегчению участи Виленкина и других заключенных этот разговор не привел, наоборот, режим их содержания только ужесточился. Мужество Виленкина оказало сильное воздействие даже на главного чекиста. «Рассказывая одному писателю о допросе Виленкина, Дзержинский, по-видимому, галлюцинировал, говорил двумя голосами, за себя и за Виленкина. Писатель передавал мне, что это было очень страшно и похоже на то, как в Художественном театре изображается разговор Ивана Карамазова с чертом»[29] - вспоминал поэт Владислав Ходасевич. Последняя их встреча произошла в середине августа 1918 года, когда Виленкин присутствовал при рассмотрении собственного дела на заседании президиума ВЧК во главе с Дзержинским. Вернулся он оттуда, как пишет Клементьев: «поседевший, осунувшийся, худой, со впавшими глазами, с морщинами, заострившимся носом и грустной улыбкой, но по–прежнему, с твердой волей». На заседании, стоившем ему седых волос, он выступил как адвокат собственного дела: «Я был в царском суде защитником политических. За свою практику я произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою защиту и думаю, эта речь будет неудачна. Лица у сидящих за столом, до этого строгие, все расцвели улыбками. Стало легче. Говорю долго. Называю некоторые имена их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух–трех из тех, которых я назвал. Те приезжают и подтверждают мои слова. Меня уводят опять в ту комнату, где остались мои товарищи. Их уже нет здесь – увезли. Сижу один. Через час–два вызывают. Опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один, и объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена. Долго еще мы с ним беседуем. Говорим о тюрьме, о политике» – рассказывал Виленкин Клементьеву. Однако Дзержинский не сдержал своего слова - 5 сентября 1918 года Александр Виленкин был расстрелян. Свидетелем последних часов его жизни стал заключенный Таганской тюрьмы - торговый представитель Министерства торговли США Роджер Симмонс. На слушаниях в американском конгрессе (1919), посвященных событиям русской революции, он показал, что находился в одной камере с московским адвокатом Виленкиным и охарактеризовал его, как истинного патриота, движимого высокими мотивами. «У него было много возможностей уехать из России, но он не хотел. Он сказал, что интеллигенция должна встать за свою страну. <…> Он подошел ко мне в 2 ночи, разбудил меня и сказал: „Симмонс, не поговорите ли со мной? Я умираю в 6“. <…> Я рассказывал, пытаясь отвлечь его, час с четвертью. Потом он написал письмо сестре и отдал его мне. Позднее я передал его. Через полчаса пришли солдаты и увели Виленкина. Они пришли обычным отрядом, но все заключенные знали, что это ведут на расстрел. Он больше не вернулся» - вспоминал Роджер Симмонс. Письмо, переданное Симмонсу, было уже вторым прощальным письмом, как и первое, оно дошло до адресата. Его сохранила племянница Виленкина – Тамара Талбот Райс (данный текст приводится по машинописной копии письма из архива П.Н. Милюкова) [27]: 16 VIII 918. Дорогие сестры Сейчас узнал, что сегодня ночью – сейчас 18 ч. В. – решится наша участь, причем следователь довольно определенно намекнул на то, что исход предрешен: «либо к праотцам, либо к черту...». Допускаю, что скорее возможно первое, пользуюсь оставшимся временем, чтобы попращаться с теми кто остался здесь и кто, может быть от нашего ухода будет страдать более – и во всяком случае дольше нас уходящих... Смешно было бы мне уверять вас, что не стоит огорчаться и оплакивать меня, но уверяю Вас и притом безо всякой рисовки – что я совершенно спокоен. Не легко умирать тогда, когда жизнь еще не вся прожита, когда впереди многое, а позади три года войны – но страха смерти нет и спать я буду также спокойно как и всегда. И если я уйду не сделав ничего впечатлительного, то совесть моя спокойна ибо я не сделал ничего бесчестного и не соблазнился, перед смертью, возможностью купить жизнь путем оговора других неповинных людей. И если первый, в славном роду Виленкиных и попал в число «арестантов», а потом и в числе казненных – то стыдиться этого не придется, ибо даже и те кто собираются расправиться обвиняют меня в том лишь, что я слишком любил свою Родину. Люблю ее больше себя, больше своей семьи, которой я доставил уже столько волнений и хлопот, а сейчас доставляю и последнее великое горе. Сейчас мне надо бы подумать о своих делах – но как то не думается: в общем дела мои впорядке – по книгам можно установить, что если мне нечего завещать, то и за меня платить не придется, а племянникам и племянницам своим завещаю единственное чего не может отнять ни тюрьма, ни расстрел – это память о том, что и «у нас» бывают люди ставящие честь и долг выше жизни. Пусть они этого никогда не забывают и тогда смерть моя не будет напрасной. Приготовьте Папашу к печальной новости – скрыть будет невозможно и верьте, что до последней минуты я буду помнить вас всех любовью своей облегчающих мне последние тяжелые дни. Целую всех любящий брат САША.
По сведениям В. Ф. Клементьева Александр Виленкин был казнен по приказанию главного помощника Дзержинского Петерса, который спровоцировал попытку бегства Александра Абрамовича, воспользовавшись отъездом в Петроград председателя ЧК: «После гибели Виленкина по тюрьме прошел слух, что 5 сентября 1918 года в тюрьму явились «чекисты» с ордером о выдаче им Виленкина и Попова с вещами. Помощник начальника, видимо, позвонил в ВЧК. Там ему ответили, что такого ордера не выдавали – он подложный. Затея побега провалилась. Говорили еще, что в ВЧК дежурный телефонист, посвященный в дело побега Виленкина, как раз в условленное время отлучился. Его заместитель, естественно, правильность подложного ордера не подтвердил, Но, конечно, это только слух, может быть, пущенный самой Чрезвычайкой. Проверить его не было никакой возможности». Схожую историю о неудавшемся побеге Виленкина, только вместе с однополчанином и соратником по Союзу М. Лопухиным, а не с Поповым, приводит в воспоминаниях «автор N». Возможно, все обстояло именно так, но, скорее всего, Александр Абрамович стал жертвой «красного террора» чрезвычайки, развязанного в ответ на выстрелы Леонида Каннегисера и Фанни Каплан. 30 августа 1918 года поэт Леонид Каннегисер застрелил председателя Петроградского ЧК Моисея Урицкого; в этот же день в Москве эсерка Фанни Каплан тяжело ранила Владимира Ленина. Убийство и покушение послужило началом массового «красного террора», который был объявлен 2 сентября Свердловым в обращении ВЦИК и подтвержден Советом Народных Комиссаров 5 сентября 1918 года.
В. Ф. Клементьев пишет, что один из надзирателей видел, как «Виленкин в последний раз уехал из тюрьмы. Спокойно сел в автомобиль с чекистами. Попыхивая сигарой, неторопливо развернул газету. Через несколько секунд автомобиль скрылся в конце переулка Большие Каменщики». Сбылось предсказание петербургского провидца – Александр Абрамович Виленкин был казнен вскоре после своего 35–летия.
Через три года под Петроградом был расстрелян чекистами соученик Виленкина по Царскосельской Николаевской гимназии – поэт Николай Гумилев. Есть много общего в обстоятельствах их жизни и смерти: оба учились под началом Иннокентия Анненского, добровольцами ушли на войну, стали георгиевскими кавалерами и ушли из жизни в возрасте 35 лет «не на постели / при нотариусе и враче». Оба знали как надо умирать, чтобы их последние мгновения воплотились в легенду. «Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. <…> Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все–таки крепкий тип. Мало кто так умирает...» – рассказывал близкий к ЧК поэт С. Бобров со слов одного из членов расстрельной команды[31].
Свидетельства последних мгновений Александра Виленкина приводят князь Сергей Волконский[32] и А.Ветлугин[33]: «... отвозят Виленкина все в тот же Петровский парк[34]. Взводом командует бывший однополчанин Виленкина. - Прости меня Саша -, обращается он к обреченному – если мои люди не сразу тебя убьют: им впервые расстреливать!... - Прости и ты меня – ответил спокойно Виленкин – если я не сразу упаду, мне тоже впервые умирать!...»
Быть может свидетельства о смерти «с улыбкой на устах» не полностью достоверны и являются, скорее, легендами. Но эти легенды не могли бы появиться на свет, если бы не мужество, достоинство и честь их героев.
1. Императорская Николаевская Царскосельская гимназия. Сост. К.И.Финкельштейн. СПб: Серебряный век, 2008. (Григорий окончил гимназию в 1882, Яков в 1889, Александр в 1901 году). 2. К.И. Финкельштейн. Императорская Николаевская Царскосельская гимназия: ученики. СПб: Серебряный век, 2009. 3. Ярослав Тинченко. Штабс-ротмистр Виленкин – лидер Еврейского Военного движения. Газета «Народ мой» № 17 (309), 15.09.2003. 4. Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве (1918–1920). М.: Русский путь, 1998. С. 233–245. 5. Владимир Литтауэр. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920. Центрополиграф. 2006. С. 154–156, 205, 206. 6. Сумские гусары. 1661-1951. Буэнос-Айрес. 1954. С. 79-80. 7. Красная книга ВЧК. Т. 1. 2-е изд–е. М.: Политиздат, 1989. 8. Стенограмма протокола слушаний в сенате США (1919 г.) о событиях русской революции. Публикация С. Обогуева на сайте http://lib.com.ru. 9. Три встречи. Памяти Александра Абрамовича Виленкина // Hoover Institution archive. Register of the Boris I. Nicolaevsky Collection, 1801–1982. Box/Folder 782/5. Эти воспоминания, любезно предоставленные нам сотрудниками Гуверовского архива, написаны офицером, трижды встречавшимся с Александром Абрамовичем. Первый раз, до войны, на московском ипподроме, второй – на съезде Советов в 1917 г. и третий – в Таганской тюрьме, куда автор воспоминаний был заключен, случайно попав в чекистскую засаду. Он провел в тесном общении с Виленкиным два месяца и был освобожден из тюрьмы незадолго до расстрела Александра Абрамовича. 10. Тесленко Н. В. Воспоминания об А. А. Виленкине // Памяти убитых. Париж. 1929. С. 45–50. 11. Г.Аронсон. На заре красного террора. Берлин 1929. С. 44-58, 233-239. 12. Tamara Talbot Rice. TAMARA: Memoirs of St Petersburg, Paris, Oxford and Byzantium. Edited by Elizabeth Talbot Rice. London, 1996. Р. 46–72. 13. Вольноопределяющимися могли пойти в армию учащиеся высших учебных заведений или окончившие среднее учебное заведение. Вместо положенных 3-х лет и 8-ми месяцев они служили один год, по окончании службы держали экзамен на чин прапорщика и уходили в запас. Желающие избрать военную карьеру, держали экзамен на чин корнета. 14. Партия кадетов (конституционных демократов) была одной из основных политических партий в России в начале XX века. Кадеты выступали за конституционный порядок, против самодержавия, партия пользовалась большим успехом в широких кругах интеллигенции и буржуазии. 15. Егоров И. В. В Петербургском университете // Ленинградский университет в воспоминаниях современников. Т. 2. Л., 1963. С. 108, 109. 16. R H Bruce Lockhart. Memoirs of a British Agent. Published by Read Books, 2008. Р. 86–88. 17. Стихотворения Виленкина записали, по памяти, его бывшие однополчане (Сумские гусары. С. 183, 247). 18. Сумские гусары. С. 254. 19. Войтинский В. С. 1917-й. Год побед и поражений. М.: Терра, 1999. 318 с. 20. Злоказов Г. И. Меньшевистко–эсеровский ВЦИК Советов в 1917 году. М.: Наука, 1997. С. 87, 88, 110. 21. Сумские гусары. С. 258. 22. «Союз защиты Родины и свободы» под руководством Б. Савинкова возник в марте 1918 г. в Москве, с отделениями в Казани, Ярославле и др. городах. Командующим вооруженными силами Союза был генерал–лейтенант Рычков. Образованный для координации действий на местах Главный штаб Союза, в состав которого входил Виленкин, возглавлял полковник Перхуров. Вся система строилась по принципу «пятерок», где каждый начальник знал не более 4-х своих подчиненных. Вступающий в организацию давал подписку о том, что разделяет программу Союза, обещает по первому требованию выступить с оружием в руках и клянется сохранять доверенные ему тайны. 23. Эти сведения приведены в «Красной книге ВЧК». Т. 1. В воспоминаниях Клементьева говорится, что арестованный офицер начал давать показания на Виленкина, попавшись в нехитрую ловушку следователя, который заявил ему, что Виленкин уже во всем признался. 24. Гуль Р. Б. Дзержинский (начало террора). Нью–Йорк: Мост, 1974. 25. Тяжелую решетку, «у которой совсем недавно фотографировался Виленкин со страдающим лицом и гордым видом» упоминает в мемуарах капитан Клементьев (В большевицкой Москве. С. 236). 26. Это письмо А. Виленкин написал на английском языке. Перевод мой – К. Ф. 27. Бахметевский архив русской и восточноевропейской культуры. Колумбийский университет. Нью-Йорк. Фонд П.Н. Милюкова (Pavel Nikolaevich Miliukov papers). В книге Р. Б. Гуля «Дзержинский (начало террора)» сказано, что это четверостишие осталось написанным на стене камеры Таганской тюрьмы и третья строка звучит иначе: «Я жил с улыбкой на устах». Нам удалось связаться с живущей в Лондоне дочерью Тамары Талбот–Райс - Элизабет, но оригиналов писем Виленкина у нее не оказалось. 28. Tamara Talbot Rice. Р. 71. 29. Воспоминания. О себе // Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений в 4 т. Т. 4: Некрополь. Воспоминания. Письма. - М.: Согласие, 1997. 30. Последние 2 фразы этого письма приведены в воспоминаниях Н. В. Тесленко, остальная часть письма, опубликованная в книге Тамары Талбот–Райс, дается в двойном переводе: «русский–английский–русский». 31. Эта история была рассказана другу Гумилёва — Михаилу Лозинскому близким к ВЧК поэтом С. Бобровым. До нас она дошла в пересказе Георгия Иванова. (Крейд В. Загадка смерти Гумилёва // Стрелец. 1989. № 3 (63). С. 313). 32. Волконский С. Мои воспоминания: в 2 т. – М.: Захаров, 2004. 33. А. Ветлугин (Авантюристы гражданской войны. Париж: Север, 1921. С. 122-123) пишет, что на казни Виленкина присутствовали Дзержинский и Петерс. Потом, вернувшись на Лубянку, Дзержинский якобы нашел на своем столе отменительный приказ Свердлова и сказал на это своему помощнику: «эти люди в Кремле не хотят понять, что пролетариат изжил буржуазную потребность в тюрьмах; ему больше не нужны четыре стены, он может управиться и при помощи одной». 34. 5 сентября 1918 года, в первый день «красного террора», у кирпичной ограды Братского кладбища Петровского парка (близ Храма «Всех Святых») было расстреляно более 300 человек: священнослужители, бывшие государственные сановники, офицеры – члены организаций «Союз защиты Родины и свободы» и «Союз казачьих войск», дворяне, инженеры, учителя, студенты, гимназисты, кадеты, члены монархических и либерально–демократических партий. В 1992 году неподалеку от места казни появилась мемориальная доска с надписью: «... офицерам Союза Защиты Родины и Свободы, казненным в 1918 г. на Братском кладбище», позже перенесенная за ограду храма «Всех Святых» у станции метро «Сокол». 35. Цитата приведена из статьи "К расстрелу А.А. Виленкина" (автор не указан), машинописная копия которой хранится в фонде председателя кадетской партии Павла Николаевича Милюкова (Бахметевский архив).
P.S. Расширенный вариант данной статьи опубликован в сборнике: Финкельштейн К. И. Григорий Абрамович Виленкин (1864-1930) // Русские евреи в Америке. Кн. 6 / Редактор-сост. Э. Зальцберг. Иерусалим - Торонто - Санкт-Петербург: Гиперион, 2012. С. 9-19
ПРИ ЗАИМСТВОВАНИИ МАТЕРИАЛОВ СТАТЬИ ПРОСЬБА СОБЛЮДАТЬ ПРИЛИЧИЯ...
На основе материалов этой страницы написана статья Бориса Акунина "Жизнь и смерть веселого человека", опубликованная в журнале "Сноб", на сайте "Эхо Москвы" и ЖЖ Акунина, а также статья об А. Виленкине в Википедии.
|
|||||||||||||||||||||
|
Cписок выпускников гимназии: 1876-1898 1899-1905
1906-1910 |
|||||||||||||||||||||
Обратная связь:
Гостевая книга
Почта (E-mail)
© Содержание, веб
дизайн: Кирилла Финкельштейна,,
ноябрь 2011.
