Это четверостишие поэт Игорь Северянин посвятил своему другу – «Борису Верину – принцу Сирени» [1] – безвестному поэту, покровителю «свободных художеств», талантливому шахматисту и богатому промышленнику (в России), ставшему, впоследствии, шофером такси (в Париже)... 

Борис родился в семье купца–мукомола  Николая Емельяновича Башкирова, унаследовавшего от своего отца миллионное состояние.  «В дореволюционном Петербурге овальное клеймо с этой фамилией» стояло «на всех, мучных мешках в бакалейных лабазах. «Братья Башкировы»! Наименование столь же привычное, как «Братья Елисеевы», как «Жорж Борман», «Ландрин», как булочник «Филиппов» или табачник «Лаферм» – писал в воспоминаниях о Б. Башкирове Вс. Рождественский. 

После окончания  гимназии и Юридического факультета Петербургского университета Борис Башкиров стал вместе с братьями одним из магнатов Калашниковской хлебной биржи. Но в отличие от них  не ушел с головой только в коммерцию, а стал делить ее со страстным увлечением поэзией, считая себя поэтом утонченного, декадентского склада. Зарабатываемые предпринимательством большие деньги позволили ему открыть у себя литературный салон, гостями которого были многие известные деятели культуры, включая кумиров Башкирова – К. Бальмонта и И. Северянина. Собиравшиеся у него поэты и музыканты читали стихи, музицировали, вели философские беседы. 

На двух вечерах у Башкирова, которые он называл «Литургия красоты», побывал тогда еще молодой, начинающий поэт Всеволод Рождественский, запечатлевший, впоследствии, его облик в своих мемуарах: «Хорошо образованный, знающий несколько языков, юрист по своему университетскому диплому, он под чисто европейской внешностью сохранил черты некоторого самодурства и необычайных пристрастий. Считая себя поэтом утонченного «декадентского склада», этот странный человек принужден был делить свое существование между деловыми интересами «высокой коммерции» и богемной средой северянинских «поэзо–концертов».

В предреволюционные годы Башкиров стал неизменным спутником поэта Игоря Северянина, выступая, притом весьма успешно, с чтением своих стихов на его концертах, которые он сам же и финансировал. Вс. Рождественский говорит – про Башкирова рассказывали, что «отправляясь на очередной Вечер поэз», этот рыцарь модерна неизменно заезжал в цветочные магазины и заказывал огромные букеты своих любимых цветов – с широкими лентами: «несравненному» или «пленительному поэту Борису Верину – принцу сирени». Эти подношения вызывали бурю восторгов в зрительном зале, когда «скромный и растерявшийся от волнения» поэт принимал их с эстрады из рук почтительных капельдинеров как восторженную дань неведомых почитателей». 

Обои на стенах кабинета, обивка мебели, сукно на письменном столе, вкупе с расставленными повсюду букетами сирени, были подчинены любимому цвету чудаковатого поэта – сиреневому, за что Северянин наградил его званием «Принца сирени». В течении нескольких часов он мог читать наизусть стихотворения любимого поэта Бальмонта, доводя своих слушателей до полусонного состояния. Читал поэт и стихи собственного сочинения: несовершенные и подражательные, их мало кто воспринимал всерьез. 

В 1918–1919 гг. Башкиров тесно общался с Николаем Гумилевым, выступал на литературных вечерах, устраиваемых «Цехом поэтов», хотя и никогда не печатался под его эгидой. На допросах в ЧК, арестованный по «Таганцевскому делу» Гумилев показал: «летом прошлого года (1920 – К. Ф.) я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, и через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщающую, что он доехал благополучно и хорошо устроился»[2]. Это «признание» не могло нанести вред Башкирову, поскольку в это время он уже находился в Финляндии. На гибель Гумилева Башкиров откликнулся статьей «Опомнитесь, люди», опубликованной в газете «Новая русская жизнь», но о своем знакомстве с расстрелянным поэтом не обмолвился там ни словом.

Другим пристрастием Бориса Башкирова были шахматы и музыка. Он посещал петербургское Шахматное собрание, где наблюдал за игрой Ласкера, Алехина, Капабланки, Нимцовича, участвовал в сеансах одновременной игры со знаменитыми шахматистами. Здесь, в начале 1910-х, он познакомился с юным поклонником шахмат, студентом Петербургской консерватории, будущим выдающимся композитором Сергеем Прокофьевым и вскоре стал одним из его самых близких друзей. Друзья приняли участие в знаменитом шахматном турнире (Санкт-Петербург, май 1914 г), в котором играли Алехин, Капабланка, Ласкер и другие выдающиеся шахматисты. На пару они выиграли партию у самого Алехина! После победы Прокофьева в сеансе одновременной игры над Капабланкой, молодой победитель и побежденный гроссмейстер поехали пить чай к Башкирову. «Мы сели в автомобиль и приехали на Калашниковскую набережную. Башкиров ввез нас в самый гараж, похваставшись таким образом, что у них еще два автомобиля. <…> Башкиров сыпал длинным потоком красноречия о русской истории, а мы слушали», – записал 16 мая 1914 года в дневнике С. Прокофьев. Никто из них в то время не мог предполагать, что через 10 с небольшим лет умение водить автомобиль станет для одного из них способом зарабатывания на жизнь.

Прокофьев довольно часто посещал дом Башкирова на Калашниковской (Синопской) набережной (д. 52), играл с другом в шахматы, исполнял на фортепьяно свои произведения и сочинения других авторов. Восхищенный игрой друга, хозяин дома, в ответ, читал ему стихи собственного сочинения, стихотворения Бальмонта и других поэтов. Осенью 1914 года Сергей, после настоятельной просьбы Башкирова, стал давать ему уроки игры на фортепьяно. Плата за уроки составляла 10 рублей в час (большие по тем временам деньги), что являлось хорошим материальным подспорьем для молодого композитора. Он отмечал, что у его друга «очень хорошая рука, но степень его умения не превышает зачаточного состояния. Особенно ужасно его чтение нот. <…> не стал бы с ним заниматься, если бы он не был мне симпатичен». Однако, уже через несколько уроков, Прокофьев пишет в дневнике, что Борис делает несомненные успехи.

В июле 1916 года друзья предприняли совместную поездку по Волге, намереваясь достигнуть пароходом Астрахани и продолжить путь через Каспий до Кавказа. По пути они остановились в Самаре у брата Башкирова, с успехом занимавшегося там хлебозаготовками. Здесь «Боренька, влюбленный в семьнадцатилетнюю Веру Сурошникову (не попросту, а в высших планах, трансцедентально и «единственный раз в жизни»), не мог уехать, а я скучал и рвался продолжать путь», – записал Прокофьев. С тех пор, в память о своей самарской возлюбленной Башкиров стал именовать себя Вериным. Вс. Рождественский вспоминал, как на вечере у Башкирова, тот признался ему: «Для фамилии выбрал имя женщины, в которую имел неосторожность влюбиться, еще не зная, что она совершенно равнодушна к моей поэзии. Мы уже расстались с нею, но в память о моем слепом романтизме я до сих пор, как подобает рыцарю, ношу ее цвета». 

Прокофьеву пришлось уехать из Самары одному, но уже через день романтический поэт поспешил вдогонку за другом. 

На протяжении многих лет знакомства, Башкиров, считавший себя значительным поэтом, и Прокофьев, не считавший свои экспромты настоящими стихами, хотя они, зачастую, были талантливее веринских, соревновались в поэтических посвящениях друг другу. 

Одно из посвящений Башкирова – «Доверься мне», было положено Прокофьевым на музыку (соч. 23 для голоса и фортепьяно. 1915).

Доверься мне, тебя лесной тропою

Сведу я в храм волшебной красоты,

Где дремлют на стеблях, обрызганных росою,

Тобой невиданные, странные цветы.

Пред алтарём таинственного Бога

Недвижные, как будто в забытьи,

Они цветут в безмолвии чертога,

На мрамор плит роняя лепестки. 

Сохранилось  ещё одно стихотворное посвящение Башкирова  Прокофьеву того же времени:

             Легенда

Среди безбрежных океанов 

Есть в мире остров голубой, 

Растёт на нём трава дурманов, 

Горит она сама собой. 

Её огонь так благодатен 

И чара, чара так сильна – 

Покой так будет невозвратен, 

Раз им душа твоя полна. 

Оплоты счастья так далёки, 

Как страшен путь в страну огней: 

Овраги моря так глубоки, 

Фатальна зыбь морских камней. 

Исканье трав светло-горящих 

Есть яркий луч средь бледных дней, 

Восторг огней разбудит спящих.

Когда в конце осени 1916 года Верин заболел паратифом, Прокофьев решил позабавить заболевшего товарища изысканным экспромтом:

Я уверен, что неверен?

Кто пред нами: сивый мерин

Иль поэт великий – Верин?

Что за вид?! Такой юдоли

Не могу принять без боли:

Он лежит без сил, без воли,

Вроде моли, сдохшей в поле...

Лето 1917 года Сергей Прокофьев провел в Ессентуках и Кисловодске, где его мать лечилась на водах. Сюда же приехал и Борис Башкиров, на что, обладавший незаурядным литературным талантом композитор откликнулся шуточным экспромтом:

Стихом и рифмами обвит, 

В Ессентуки приехал Верин. 

И вот, своим привычкам верен, 

С утра до ночи крепко спит.

В апреле 1920 года Башкиров–Верин перебрался в Финляндию, где стал сотрудником газеты «Новая русская жизнь»; публиковал стихи, переводы с французского и публицистику под разными псевдонимами. В 1921 году Борис Николаевич приехал в Нью-Йорк к брату Владимиру [3] . Здесь он встретился с приехавшим на гастроли другом - Сергеем Прокофьевым, поддержку которому оказывал его брат-промышленник. 

В последующие годы судьба не раз вновь сводила Башкирова-Верина с Сергеем Прокофьевым во Франции, Германии и США. В 1921–1922 гг. он подолгу жил у Прокофьева во Франции, в Роше, в 1922–1923 гг. - на даче в Баварских Альпах, в городке Этталь. Друзья  сражались  в шахматы, играли в  теннис, занимались садоводством и куроводством. Здесь продолжились их поэтические баталии. Они соревновались в переводах сонетов Эредиа, а судьями в этом поэтическом споре были, жившие в Берлине, поэты Бальмонт и Северянин, которые ставили соперникам отметки и делали «очень пикантные примечания». Северянин даже запечатлел в стихах поэтический конкурс Прокофьева и Верина, в котором пальма первенства осталась за композитором.

Но победил поэта композитор,

Причем оружьем первого – стихом.

О встрече с Башкировым в Берлине упоминает в воспоминаниях «На берегах Сены» Ирина Одоевцева, с которой в декабре 1922 года у Башкирова был бурный, но короткий роман. Он даже собирался жениться на «Ирэн», просил Прокофьева выслать ему по этому поводу 1000 франков, потом привез свою возлюбленную в Этталь, но через несколько дней в ней разочаровался и Одоевцева уехала в Берлин.  

Вероятно, при бегстве из России Б. Башкирову удалось вывести немного материальных ценностей. Игорь Северянин вспоминал, что при отъезде в 1918 году из Петрограда он передал книги с автографами, фотографии, альбомы с письмами и стихами современников Б. Верину–Башкирову, но тот при бегстве в Финляндию все бросил на произвол судьбы. У бывшего богатого промышленника начались материальные затруднения. В России он оказывал материальную помощь другу–композитору, теперь, в Париже, композитор ссужал деньгами неудавшегося поэта. В 20-е годы дневник Прокофьева пестрит записями о заимствованиях Башкирову, который, получив деньги, надолго исчезал из поля зрения и долг, практически, никогда не отдавал. Большую часть времени его друг «проводил лежа на диване, с кружкой пива в руках, пузом кверху», совершенно не чувствуя «всей мерзости своего тунеядства». 

Звезда композитора разгоралась все ярче, а звезда «принца фиолевой сирени» – мерно угасала, виделись они все реже и реже. Весной 1926 года Прокофьев случайно встретил Бориса, которого не видел с полгода, на парижской улице. "От него попахивало винцом, на щеках появились глубокие складки, одет он был в «мамино пальто, (т.е. мое 1915 года, но потом его носила мама, а после её смерти я подарил его Башкирову)» - вспоминал Прокофьев. 

Вскоре после этой встречи Борис Башкиров устроился ночным шофером такси[4], его дела на время пошли в гору. «Он вообще теперь умник, пишет сонеты, статьи для французских журналов, вырабатывает на такси до 2800 франков в месяц и даже работает над научным сочинением о том, что если человек из обезьяны развился до теперешнего состояния, то в будущем он разовьется до божества», – писал Прокофьев. 

Последняя запись о Башкирове в дневнике С. Прокофьева датирована июлем 1930 года. Он пишет, что Борис бедствует, опять просит денег. В это время в Париже гостил брат Бориса – Владимир[5], ставший успешным американским предпринимателем. Вместе с ним Прокофьев отправился в дешевый отель, где друг его юности жил в номере с одним единственным стулом. Владимир выкупил шоферскую книжку Бориса, заложенную им хозяйке кафе, долго укорял брата за то, что ему уже 40 лет, а он одинокий, неустроенный, клянчит деньги. Потом «стал медленно, по купечески, отслюнивать по стофранковке», высокомерно отсчитал ему 500 франков, а на следующий день уехал в Америку. О дальнейшей судьбе «принца фиолевой сирени» можно лишь догадываться... 

Стихи Бориса Башкирова не оставили следа в поэзии Серебряного века, память о нем сохранилась, благодаря его близкой дружбе с композитором Прокофьевым и поэтами Северяниным и Бальмонтом. Однако, среди современников он был известен не только своими знакомствами и литературным салоном, но и бескорыстной помощью, оказываемой неимущим авторам. «Этот странный человек известен был в литературных кругах – поэтических, разумеется, тем, что на свой счет и себе в убыток выпустил немало тощих стихотворных сборников той поры, оказывая бескорыстную помощь неимущим авторам. Был он в высшей степени доброжелателен и независтлив. И хотя сам и не отличался ни талантом, ни строгим поэтическим вкусом, его любовь к поэзии, наивная и слепая, была по–своему трогательной, хотя и несколько комической» – писал Вс. Рождественский, говоря о Башкирове, как о «последнем меценате».

Примечания

1.Посвящение к сборнику стихов Северянина «Соловей» (1923)

2.Шенталинский В. А. Преступление без наказания: документальные повести. М.: Прогресс–плеяда, 2007. С. 251.

3. По другим сведениям, во многом благодаря хлопотам Прокофьева, который через Дягилева добился для Башкирова визы, Борис Николаевич перебрался в Париж.

4.Прокофьев пишет, что Башкиров ездил на автомобиле бывшего профессора механики императорской авиационной школы Руднева. Днем шофером такси на этой машине работал один из самых популярных авиаторов в России – военный летчик Евгений Владимирович Руднев (1886–1945), бывший в годы Первой мировой войны командиром многомоторного самолета «Илья Муромец», а вечером ее арендовал бывший хозяин модного петербургского литературного салона – Борис Башкиров.

 5. Владимир Николаевич Башкиров (? - 1969) - промышленник, маклер по зерну, коллекционер, благотворитель, бывший директор Волжского банка. В 1917 был товарищем министра Временного правительства. В эмиграции жил в Нью-Йорке. Работал в банкирской конторе. Помогал Толстовскому фонду, Литературному фонду и другим русским организациям. Член Совета директоров Ассоциации Святого Георгия. Собрал значительную коллекцию живописи. В течение многих лет ежегодно приезжал в Париж для пополнения коллекции, рекомендациями и услугами по подбору картин пользовался у М.Ф. Ларионова. (Российское зарубежье во Франции 1919-2000).

Библиография

2. Сергей Прокофьев. Дневник. 1907–1930. Paris: sprkf, 2002.

3. Сергей Прокофьев. К 100–летию со дня рождения. Письма, воспоминания, статьи / Ред.–сост. М. П. Рахманова. М., 2001. С. 14–15.

4. Игорь Вишневецкий. Сергей Прокофьев, документальное повествование в трёх книгах. Кн. первая. Лицом на Восток 1891–1927. // ТОПОС. Сетевой литературно–философский журнал. 

5. Sviatoslav PROKOFIEV. Ettal 1922-1923. 

7. Макаров И.А. Башкировы // Нижний Новгород. – 1997. - № 7. – С. 187-201.