В.Мешков. Статья о Леониде Добычине и г.Евпатории

Среди имен, забытых в советское время, казалось бы, навсегда, имя Леонида Добычина для простого читателя оказалось одним из самых неизвестных, вставших из небытия в годы перестройки. «Второе пришествие» состоялось в конце 1980-х благодаря писателю Вениамину Каверину (1902-1989), хорошо знавшему Добычина в 1920-30-х годах и ленинградскому литературоведу Владимиру Бахтину(1923-2001). Каверин писал о Добычине в своих мемуарных и литературоведческих статьях, в книгах «Собеседник» (1973), «Вечерний день» (1982), «Эпилог» (1989). После смерти Каверина наиболее значительным исследователем и издателем наследия Добычина следует признать В. Бахтина.

При жизни Добычина были изданы три его книги: сборники рассказов «Встречи с Лиз» (1927), «Портрет» (1931) и повесть «Город Эн» (1935). Сборник рассказов «Матерьял», подготовленный в 1933, издан так и не был.

Во времена перестройки «Город Эн» вышел небольшой книжечкой в серии «Забытая книга» (серия эта исчезла после распада СССР). Наиболее полно художественная проза Добычина затем была представлена в сборнике «Расколдованный круг» (1990), изданном в Ленинграде. Из последних изданий, вышедших во многом благодаря В. Бахтину в издательстве журнала «Звезда», следует отметить «Писатель Леонид Добычин. Воспоминания. Статьи. Письма» (1996) и Полное собрание сочинений (1999). Однако их тиражи более чем на порядок ниже тиражей времен перестройки.

В предисловии к книге Добычина, изданной в 1988 г. в ФРГ Каверин писал:

« В середине двадцатых годов в ленинградском литературном кругу Добычин был заметной фигурой. О нем много спорили. Принадлежность к направлению была в те годы невидимым центром множества важных и второстепенных факторов, из которых складывалась литературная жизнь. Добычин был далек от этого центра…

Добычин писал о том, что в обыденной жизни проходит незамеченным, о мимолетном, необязательном, встречающемся на каждом шагу. Его крошечные рассказы представляют собой образец бережливости по отношению к каждому слову. Пересказать их невозможно».

Начальные сведения о жизни Добычина были собраны Бахтиным. Усилиями российских исследователей А.Ф. Белоусова, Э.С. Голубевой и др., проделавших большую работу, имеем более полную картину жизни писателя. Он родился на западе Российской империи в городке Люцин Витебской губернии 5(17) июня 1894 г. Детство и юность прошли в Двинске (ныне Даугавпилс, Латвия), куда семья Добычиных переехала в 1896 г. Отец его был врач, он умер в 1902 г., мать работала акушеркой. В семье было пятеро детей, Леонид был старшим. К этим годам и относится время действия «Города Эн» — главного произведения Добычина, по мнению исследователей его творчества, являвшимся частью будущего романа. После окончания реального училища в 1911 г. он поступил в Петербургский политехнический институт, прошел три курса экономического факультета. В 1917 г. семья Добычиных переехала в Брянск. Как видно, из-за бедности, с 1915 г. Добычин начал трудовую деятельность, сначала в Петрограде, а с 1918 г. в Брянске. Известно, что писатель там жил вместе с родными, в стесненных материальных условиях. Пришлось бывать безработным, затем долгие годы работать на малооплачиваемых чиновничьих должностях.

В Брянске были написаны его первые рассказы, и в 1924 г. свой первый рукописный сборник он послал известному до революции поэту и литератору М. Кузмину. Ответа не последовало, да и выбор адресата свидетельствовал о некоторой наивности представлений Добычина о литературных авторитетах в условиях советской действительности 1920-х. И все же в этом году состоялась первая публикация Добычина — рассказ "Встречи с Лиз" (опубликован в декабре 1924 г. в 4-м номере "Русского современника").

Произошло это благодаря Корнею Чуковскому(1882-1969), распознавшего талант неизвестного писателя в потоке материалов, присылаемых в журнал. С его письма автору с сообщением о принятии двух рассказов, у них с Добычиным завязалась многолетняя переписка, перешедшая в близкое знакомство и дружбу. Вскоре Добычин сообщал о своей жизни: «Что я делаю в Брянске? Убиваю уже шесть с половиной лет и не надеюсь, что когда-нибудь это изменится… Давно ли "занимаюсь литературой"? Это похоже на насмешку. Я не занимаюсь литературой. Будни я теряю в канцелярии, дома у меня нет своего стола, нас живет пять человек в одной комнате. Те две-три штучки, которые я написал, я писал летом на улице или когда у меня болело горло и я сидел дома. Книг я никаких не читаю (ибо их здесь нет), кроме аффициальных» (так у автора письма ).

Журнал «Русский современник» вскоре закрылся под градом обвинений в публикации «нэпманской литературы» и из-за материальных затруднений. Но Корней Чуковский и далее оставался первым читателем Добычина, доброжелательным критиком и в какой-то степени наставником в литературных делах. Пригласил Добычина, бывая в Ленинграде, останавливаться в их семейной квартире. Добычин писал ему в конце декабря 1924 г.: «Корней Иванович, может быть, мне удастся съездить в Петербург: пальто-то у меня есть не в пример Сергееву-Ценскому. От этого я бы сделался умнее и стал бы писать лучше, а то я совсем эскимос, правда, в конце зимы, может быть, удастся».

В другом письме в январе 1925 г.: «Если Начальники обратят внимание на "Встречи" и найдут их нахальными, очень прошу сообщить мне, по возможности — подробно. В Вашем первом письме я прочел, что стою "на правильной дороге". Я всегда хотел спросить, в чем именно, и всегда забывал. Может быть, Вы когда-нибудь удосужитесь дать мне назидание».

В конце 1925 г. Добычин побывал у Чуковского, после чего шутливо писал: «Раскаиваюсь, что не ел у Вас яблок и меда: помните Вы предоставили мне эту возможность? Может быть, она уже не повторится».

Постепенно Л. Добычин входил в литературную жизнь Ленинграда, у него образовался круг, хотя и небольшой, знакомых литераторов. В устройстве рассказов в различные издания ему много помогал писатель М. Слонимский, работавший в журналах и издательствах, занимавший должности в писательских организациях. Будучи, как и Чуковский, вполне лояльным советским писателем, он старался и Добычину помочь вписаться в советский литературный процесс. И до поры до времени, хоть и с трудом, но надежды на это сохранялись.

В Брянске писалось Добычину трудно, иронизируя над этим, он сообщал в письме Слонимскому: «Лето кончается, а я ничего не сделал. К «Похоронам» с тех пор не прибавил ни строчки. А Вы, должно быть, написали восемь романов». Первой своей книжке Добычин был очень рад, дарил ее знакомым писателям, в первую очередь К. Чуковскому и Ю. Тынянову. Но затем, как замечает Бахтин, с 1927-го по 1929-й и с 1932-го по 1933 не опубликовал ни строчки. В небольшом кругу ленинградских писателей хвалили друг друга, не был исключением и Добычин. Хотя и с иронией (но кому не приятны похвалы) он пишет Чуковскому: «Если Ю. Н. Тынянов еще раз хорошо отзовется о Моем Таланте, то я берусь очень хорошо отзываться о его таланте (я слышал несколько строк из его "Кюхли", когда Вы их читали вслух) перед жителями г. Брянска (губернский город! Центр промышленности с 40 тысячами рабочих!). Корней Иванович, поливайте от времени до времени капусту Моего Таланта своими письмами». Но в официальной прессе хвалебных рецензий не было.

Вторая книга Добычина во многом повторяла первую, имела 110 страниц и тираж 2000 экз. Наиболее известная рецензия на нее называлась «Позорная книга».

Ее автор О. Резник («Литературный Ленинград») не жалел черной краски: «16 истерик (рассказов) этой позорной книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют книгу. Рядом с ними, под их влиятельным шефством, пребывают "идеи" и люди. Чем же нас хочет "удивить" уличный фотограф советской действительности?

Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного пира, но по Добычину мир заполнен исключительно зловонием, копотью и смрадом, составляющим печать эпохи <…>.

Вся книга — опошление лозунгов революции, издевательство над бытом…». Но это еще не был приговор Добычину, такие разносы «попутчиков» и «нэпманов» были не в диковинку со стороны конкурирующих писательских организаций.

В 1934 году состоялся Первый съезд советских писателей. Прежние писательские организации, зачастую враждующие между собой, были упразднены. Писателей объединили в СП СССР (Союз советских писателей). Друзья Добычина добились его принятия в Союз, а также хлопотали о его переезде в Ленинград. Добычин тоже стремился переехать, известно его письмо Слонимскому, где в шутливой форме ясно выражено это его желание: «Дорогой Михаил Леонидович. Не сочтите нескромностью, что я собираюсь переезжать в Ленинград. Мне отвели комнату … на углу проспекта 25 октября и Володарского. Но будет еще одно заседание комиссии <…>, на которой все это может полететь прахом. Если позволите, очень прошу Вас сделать внушение этой комиссии, чтобы в отношении меня она оставила все без перемен. Ее члены не знают, что я их большой литературный поклонник».

Летом 1934 г. с третьей попытки переезд состоялся. Добычину выделили комнату в коммунальной квартире по адресу Мойка, 62. Как отмечает Бахтин, впервые в своей жизни он в 40 лет стал жить самостоятельно, работать профессиональным литератором. Полтора года в Ленинграде оказались самыми плодотворными, написаны заключительные две трети «Города Эн», самый большой рассказ «Дикие» и повесть «Шуркина родня».

«Город Эн» — последняя прижизненная книга Добычина, она стала для него роковой. Рассказ и повесть, несмотря на усилия Добычина, цензурой пропущены не были. Книга была замечена, и в начале 1936 г. оказалась под прицелом развернувшейся в советском обществе кампании по борьбе с формализмом и натурализмом в искусстве. В январе в Доме писателя состоялось заседание дискуссионного клуба прозаиков, посвященное «Городу Эн». О мнении самого автора из газеты «Литературный Ленинград» известно только: «Сообщение его было весьма дискуссионным». О других выступлениях Бахтин сообщает, что Добычина ругали, но топором еще никто не размахивал.

Попытался что-то сказать в пользу Добычина Слонимский: «Добычин взял материал, уже отработанный в литературе, и показывает его новыми приемами. Но я не отношусь к этому, как к формальному новаторству».

Один из влиятельных писателей того времени, Константин Федин, за несколько лет до этого отметивший талант Добычина в зарубежном интервью, теперь путался и не сводил концы с концами: «Добычину надо бежать от своей страшной удачи… Книга Добычина действует как художественное произведение. Но когда прочитаешь эту книгу, остается чувство неудовлетворенности. В каждом отдельном эпизоде книги — разительная реалистическая сила. Но сложенные вместе, они перестают действовать».

Вскоре Добычин убедился, что нападки на него не случайны, и фактически просил совета, как быть дальше, уже было не до шутливости, как обычно в его письмах: «…Вчера вечером Коля Степанов сообщил мне по телефону, что ему только что позвонил Лозинский и объявил, что вычеркивает из сделанной Колей Степановым рецензии (для «Литерат. Соврем.») на «Город Эн» все похвальные места, так как имеется постановление бюро секции критиков эту книжку только ругать. Рецензия, по словам Коли Степанова, была составлена очень осторожно, и похвалы были очень умеренные и косвенные, так как К.С. приблизительно предвидел, где будут зимовать раки.

Я бы относился ко всему этому с коленопреклонением и прочим, если бы знал, что это делается с какой-то точки зрения или какой-то высоты, но вся высота-то — высота какого-нибудь <…> и точка зрения — его левая нога» (из письма Слонимскому 9 февраля 1936 г). Добавим, что в рецензии не только вычеркивалось, но явно добавлялось, что в книге «слишком много от формалистических ухищрений и объективизма».

Это письмо Добычин отправил как заказное в Минск, где Слонимский находился на пленуме правления Союза писателей СССР. Неизвестно, что ответил Слонимский, что он мог посоветовать Добычину, но события приближались к трагической развязке. 25 марта в Ленинграде началось официальное мероприятие, которое именовалось литературной конференцией «О борьбе с формализмом и натурализмом». Как писал Бахтин, неожиданно для присутствующих, Добычин оказался не только объектом литературной критики, а был объявлен врагом советской литературы и советской власти.

Отчет о первом дне был опубликован в газете «Литературный Ленинград» от 27 марта 1936 г. в виде передовой статьи редактора Е. Добина, главного обличителя Добычина на собрании. «Город Эн» назван «произведением, глубоко враждебным нам». Писатель назван «монстром», а его книга характеризуется как «любование прошлым выходца самых реакционных кругов русской буржуазии — верноподданных, черносотенных, религиозных». Далее в статье говорится, что Добычин «сказал несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной. Вот и все, что мог сказать Добычин в ответ на политическую оценку его книги, в ответ на суровую критику «Города Эн», формалистическая сущность которой была на собрании доказана». Добина поддержал на собрании критик Берковский: «Добычин — это такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал…».

В. Бахтин считает, что Добычин, как и все в зале, совершенно не был подготовлен к такому повороту событий. Никто из друзей и знакомых Добычина не выступил в тот день в его защиту. Конференция потом продолжалась, заседания проходили 28 марта, 3,5 и 13 апреля. Но Добычин на ней уже не появлялся. По официальным сведениям сначала считали, что он уехал в Лугу, затем — что он покончил жизнь самоубийством. Однако похорон не было, могила его неизвестна. Еще в 1993 г. можно было прочитать, что «Добычин исчез. Обстоятельства его смерти остаются неясными» (Новое литературное обозрение, № 4, 1993).

Судьба литературного наследия писателя напоминает судьбу творчества многих художников, бедствовавших и страдавших при жизни, и потом через много лет после смерти обретших известность и славу. Сам Добычин относился при жизни к своей «популярности» весьма иронически: «Один раз я вкусил нечто вроде славы: на улице ко мне подошел человек и сказал: — Вы, кажется, являетесь автором одной из книг» (Из писем к М.Л. Слонимскому).

Теперь о его творчестве в СНГ и за рубежом написано много статей, исследований, диссертаций и даже школьных и студенческих рефератов. В Даугавпилсе регулярно проводятся Добычинские чтения, издается Добычинский сборник. Примечательным событием VIII чтений в 2005 г. стала презентация книги брянского историка культуры Э. Голубевой «Писатель Леонид Добычин и Брянск».

За рубежом значительный интерес к Добычину возник благодаря поэту, Нобелевскому лауреату, Иосифу Бродскому. В конце 1987 г., спустя некоторое время после Стокгольма, он выступал перед студентами и преподавателями Гарвардского университета. Писатель-эмигрант Аркадий Львов вспоминал об этом эпизоде:

«—Кого из прозаиков... Бродский не дослушал: — Моя фанаберия — поэзия.
— Но все-таки, кого вы считаете самым крупным в русской послеоктябрьской прозе?
Бродский задумался, с разных сторон шли подсказки: Булгаков, Платонов, Бабель, Зощенко...

—Добычин, — быстро произнес Бродский. — Леонид Добычин.

Аудитория Добычина не знала. Переспрашивали с недоумением, друг у друга: "Добычин? Леонид Добычин?"

Оказалось, автор романа "Город Эн", сотня страниц, и двух книжек рассказов. По оценке Бродского, роман гоголевской силы, название из "Мертвых душ" <…>. Провинциальная жизнь. Все происходит, как всегда в русской провинции, точнее, ничего не происходит. Впрочем, произошла революция. У Добычина обостренное чувство семантики. Да, прустовское внимание к мелочи: мелочь перерастает по своему значению главное. Сильна джойсовская нота: сквозь долгое назойливое бормотание прорывается внятное слово. Добычин дружил с обэриутами, но их манифеста — "Смотрите на предмет голыми глазами!" — не разделял. Обэриуты — такое литературное течение в Питере. 20-е годы. Слависты знают. Добычин стоял особняком. Литераторы его боялись. Прозу Бабеля считал "парфюмерной". Да, среди обэриутов был поэт Даниил Хармс. Своеобычный. Увлекался английской поэзией. В сорок первом был арестован в блокадном Ленинграде. Помер в Сибири, в тюремной больнице. Теперь стихи Хармса в домашней библиотеке у каждого школьника».

Как видим, в это время и у нас в СССР мало кто знал о Добычине. А когда за рубежом стали его издавать, переводить, изучать, спохватились. До этого только Каверин в своих воспоминаниях о Добычине обычно в качестве цитаты приводил целиком какой-нибудь его рассказ. Не балуют издатели Добычина на постсоветском пространстве и ныне. Гораздо больше написано на тему Добычина современными литературоведами и литераторами. Однако, по большому счету, только кажется, что творчество Добычина изучено и разгадано. Это далеко не так, например, почти не изучена сюжетная линия «Города Эн», связанная с Евпаторией.

В свою очередь эта линия имеет важное значение для общего сюжета произведения (возможно, что романом называл его Добычин в ироническом смысле). Недаром подчеркивается связь с «Мертвыми душами», которые сам Гоголь назвал поэмой. Рассказ идет от первого лица, охвачен период от начала 20-го века до 1911 г. глазами мальчика из обычной семьи, принадлежащей, по современному определению, к «среднему классу» в обычном провинциальном городке Двинске. Думается, жизнь в Евпатории того времени отличалась немногим. Сближает эти города и то, что в них жили люди разных национальностей и разных религий.

Вот и повествование начинается с «престольного праздника Богородицы скорбящих». Служба проходит в тюремной церкви, как видно главной православной в городе, при этом «с хоров <…> смотрели арестанты». Сюда в дождливый день приходит герой (далее обозначим его как Л.) и его «маман» со своей подругой акушеркой Анной Львовной Лей. По дороге они замечают, что появилось новое лицо в городе — «внушительная дама в меховом воротнике <…>, ее смуглое лицо было похоже на картинку Чичикова». Мальчику лет шесть-семь, но он уже сам читает в книге «как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился. Как заложили бричку и поехали к помещикам и что там ели. Как Манилов полюбил его и, стоя на крыльце, мечтал, что государь узнает об их дружбе и пожалует их генералами».

Вскоре «маман» знакомится с «дамой-Чичиков», «инженершей» Кармановой, а Л. с ее сыном Сержем Кармановым. Мальчики начинают дружить, их матери тоже подружились, и они ходят в гости друг к другу. Сам инженер Карманов («ростом он был ниже дам <…> на пуговицах у него были якори и топоры») довольно состоятелен, упоминается, что их семья нанимала квартиру из десяти комнат. Отец Л. этой дружбы не одобряет: «Он не любил тех, кто богаче нас. Он и с Кармановым, хотя маман и приставала постоянно, не знакомился».

Характерно, что хотя на страницах книги возникает много персонажей с разными именами и фамилиями, имена рассказчика и его родителей остаются неизвестными. Таков, как видно замысел Добычина: показать обычную, среднюю, безликую семью того времени. «Город Эн» не является сугубо автобиографическим произведением, с биографией Добычина совпадают только некоторые детали. Отец Л. тоже врач, и вскоре он умирает («Этой осенью заразился на вскрытии и умер отец»), и в том же 1902 г., когда сыну лет восемь. Из дома, где Кармановы тоже снимали квартиру, приходится переезжать, а «маман» по протекции инженера идет работать на телеграф. И хотя их дружба с Кармановыми продолжается, что-то изменилось. Это видно в том, как Серж знакомит Л. с девочкой, Натали Сиу, которая будет часто занимать его мысли: «— Это сын одной телеграфистки,— рекомендовал он меня».

Также малозаметно поначалу возникает крымская тема, а затем и Евпатория. Одна из «представительных» посетительниц Кармановых «опиралась на посох. На нем были рожки и надпись «Кримè». Инженерша подсела к ней, и они говорили <…>, что вообще хорошо бы распродать все и выехать». Но сразу Кармановы не уехали. «Им подвернулось недорого место вблизи Евпатории и они собирались построить там доходную дачу». Хотя Добычин не указывает нигде дат, их можно определить по тем событиям, которые упоминаются. Вот заключен мир с Японией, значит это август 1905 г., и инженерша уже ездит в Евпаторию: «Миру мы очень обрадовались, но Карманова, возвратившаяся из Евпатории, расхолодила нас. <…> Серж давал мне смотреть «модель дачи» — деревянную, с настоящими стеклами в окнах».

Как и во многих городах, в Двинске тоже происходят революционные события, есть жертвы. «Мы не раз начинали и снова бросали учиться. Мы стали употреблять слова «митинг», «черносотенец», «апельсин», «шпик». <…> У маман тоже иногда бывали забастовки. Она была «правая», но бастовала охотно. Она рассказала мне раз, что начальник ее был на митинге и решил не ходить туда больше, потому что, пока он там был, он там чувствовал, что соглашается с непозволительными рассуждениями. Мы похвалили его». Такое описание событий 1905 г. с точки зрения обычных обывателей не могло не раздражать партийное руководство. Эти события, как и 1917 год, полагалось описывать патетически-героически, наподобие того, как еще недавно нам пытались преподнести события «оранжевой революции».

События 1905 г. принесли несчастье Кармановым, в инженера «по дороге из конторы домой кто-то выстрелил и он умер через четверть часа». Друзьям вскоре приходится расставаться. «Инженерша уже побывала в Москве и сыскала квартиру».

Л. все еще идиллически описывает и дружбу и расставание: «Кармановы сели в вагон. Поезд тронулся. Мы помахали ему. «Серж, Серж, ах Серж, — не успел я ему сказать, — Серж, ты будешь ли помнить меня так, как я буду помнить тебя?».

Теперь на уроках Л. пишет своему другу письма, где среди прочего есть такие строчки: «Слыхал ли ты, Серж, будто Чичиков и все жители города Эн и Манилов — мерзавцы? Нас этому учат в училище. Я посмеялся над этим». Как видим, Л. все еще лелеет свою детскую мечту о городе Эн. С другой стороны, высмеивается прямолинейное истолкование гоголевского произведения. Стал бы Гоголь называть его поэмой, если бы оно было только о «мерзавцах»? Письма свои Л. не отсылает, а рвет и бросает за шкаф, так как по причине того, что «не было денег на марки, маман перед отправкой читала бы их». Л. начинает взрослеть, и у него появляются секреты и тайны от матери.

Наступил 1907 год. «Подходила весна. От Кармановых я получил предложение провести с ними лето. Они обещали заехать за мной. Маман изготовила мне полосатые трусики».

Нет смысла пересказывать дальнейшие события. Подобно Каверину, приведем в качестве цитаты главку из «Города Эн», дав ей название «Поездка в Евпаторию». Упоминаемые в тексте «деньги Чигельдеевой» завещала Л. знакомая его матери. Из отрывка мы узнаем о том, как проводили время в Евпатории отдыхающие. У Кармановых были «дача» и «флигель». Находились они, по сведениям А. Ф. Белоусова, на Третьей Продольной улице (ныне ул. Горького), 37(по-видимому, это не номер дома, а номер дачного участка площадью примерно гектар). «Хиромант» находился, скорее всего, в старом городе. Упоминается биллиардная, «крем Петровой». «Караат» означает на крымскотатарском «черная лошадь». «Чадры» — это не настоящие мусульманские чадры, их не носили( тем более караимские дамы — караимы не мусульмане), а какая-то стилизация под «Восток», из прозрачной материи («газа»).

А.Ф. Белоусов, один из ведущих исследователей творчества Добычина, сообщил, что прототипом Карманова был инженер Николай Павлович Боряев. Прототип «инженерши» — его жена Екатерина Дмитриевна (урожденная Рычкова), прототип Сержа — их сын Дмитрий. Возможно, опытным городским краеведам эти сведения позволят определить местонахождение дачи (приобретена в 1904 г.), хотя по данным краеведа В.М. Заскоки она не сохранилась. Сейчас установлено, что указанные Добычиным в произведениях детали и события, связанные с Двинском и Брянском, очень точны. Возможно, то же касается и Евпатории. Например, фамилия «караимской дамы» Туршу вполне реальна, сохранился и евпаторийский дом семьи Туршу. А по сведениям Белоусова, в Двинске были свои Туршу — и очень известные. Вероятно, в то время связь Евпатории с Двинском была более тесной, чем нам теперь известно.

В плане развития сюжета «Города Эн» приведенный отрывок играет существенную роль. Для Л., несомненно, Евпатория была надеждой на воплощение его мечты об идиллической жизни с другом Сержем. Из отрывка уже чувствуется его разочарование. А возвратившись в Двинск, на чьих-то похоронах, он встречает своего знакомого и ровесника Андрея. «На кладбище, возле могилы Карманова, вспомнив, я рассказал, как в то время, когда я гостил в Евпатории, Сержу покупали одной булкой больше, чем мне, и объясняли при этом, что платят за лишнюю из его собственных средств. Отстав от процессии, мы посмеялись».

Так в Евпатории закончились детская дружба и детские мечты. Далее описывается, как Л. взрослеет. Евпатория еще эпизодически появляется в связи с Кармановыми. На масленицу 1909 г. по их приглашению Л. побывал в Москве. Но этой поездке в книге уделено гораздо меньше внимания, чем евпаторийской, и о городе Эн уже не вспоминается: «— Серж, помнишь, — сказал я, — когда-то ты научил меня песенке о мадаме Фу-Фу.

Мы приятно настроились, вспомнили кое о чем. О дружбе, которая прежде была между нами, мы не вспоминали».

Но вскоре произошло событие, заставившее Л. ее вспомнить, но уже по-другому поводу: «Прошло, оказалось, сто лет от рождения Гоголя. В школе устроен был акт. За обедней отец Николай прочел проповедь. В ней он советовал нам подражать «Гоголю как сыну церкви». Потом он служил панихиду. Затем мы спустились в гимнастический зал. Там директор, цитируя «Тройку», сказал кое-что. Старшеклассники произносили отрывки. Учитель словесности продекламировал оду, которую сам сочинил. Потом певчие спели ее. Я был тронут. Я думал о городе Эн, вспоминал свое детство». Ирония автора и в том, что детство вспоминает подросток 15 лет.

Последние упоминания о Евпатории связаны с трагическим событием, произошедшим с общей знакомой по Двинску, тоже переехавшей в Москву. Вначале сообщается: «От Кармановых мы получили письмо. Оно было какое-то толстое, и можно было подумать, что в нем есть что-то нежелательное. Я расклеил его. В нем написано было, что Ольга Кускова сейчас в Евпатории и Серж начал «жить» с ней, что «раз уж у него такой темперамент, то пусть лучше с ней, чем бог знает с кем», и что Карманова даже делает ей небольшие подарки». Потом Л. упоминает: «Я думал об Ольге Кусковой, и мне было жаль ее». И вскоре следует эпизод, который подается как обыденный, вроде бы не затрагивающий души (мертвые?) героев повествования: «Карманова, у которой еще оставались здесь кое-какие дела, прикатила и прожила у нас несколько дней. Благодушная, улыбаясь приятно, она поднесла маман «Библию». — Тут есть такое! — сказала она. Я подслушал кое-что, когда дамы, сияющие, обнявшись, удалились к маман. Оказалось, что Ольги Кусковой уже нет в живых. Она плохо понимала свое положение, и инженерша принуждена была с ней обстоятельно поговорить. А она показала себя недотрогой. Отправилась на железнодорожную насыпь, накинула полотняный мешок себе на голову и, устроясь на рельсах, дала переехать себя пассажирскому поезду». Неясно, где это произошло, но скорее в Москве, в Евпатории тогда еще не было железной дороги.

Как всегда, своего авторского отношения к событию и участникам Добычин прямо не выражает, в чем его часто упрекали. Но в конце главы Л. уже сильно изменился: «В эту зиму со мной не случилось ничего интересного. Разочарованный, ожесточенный, оттолкнутый, я уже не соблазнялся примером Чичикова и Манилова. Я теперь издевался над дружбой…».

И все же нельзя считать «Город Эн» пессимистическим произведением. Оно многозначно и многопланово, как и гоголевские творения, хотя написано совсем иным языком. Ведь и Гоголь, окажись он в нашем времени, писал бы по-другому. «Город Эн» заставляет вспомнить идеи Ю. Тынянова в его работе «Гоголь и Достоевский» (1921). Тынянов считал, что «всякая литературная преемственность есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов». Эти идеи просматриваются в творчестве Добычина, а Тынянов был одним из немногих литераторов, которых он уважал.

Можно только пожалеть, что не довелось Добычину рассказать о дальнейшей судьбе героев книги. В конце ее Л. внезапно совершает открытие: у него плохое зрение, и никто этого не замечал, даже его мать. Это дает ему надежду на что-то новое в жизни: «В тот же день побывал я у глазного врача и надел нá нос стëкла. <…> Вечером, когда стало темно, я увидел, что звезд очень много и что у них есть лучи. Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно. Мне интересно бы было увидеть теперь Натали и узнать, какова она. Но Натали далеко была. Лето она в этом году проводила в Одессе».

Этим заканчивается «Город Эн» и мы уже никогда не узнаем, как изменилась жизнь Л., когда он стал видеть «правильно».

Статья опубликована также в "Городской газете" (Евпатория) №№ 29-39, август-октябрь 2007 г; в газете "Литературный Крым"(Симферополь) №№ 31-40, август-октябрь 2007 г. и на сайте посвященном Сергею Есенину.

Гл. страница	ИСТОРИЯ ИЗ ДОМАШНЕГО АРХИВА	Гостевая книга
ЦАРСКОЕ СЕЛО \| ЕВПАТОРИЯ \| ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПОРТАЛ \| ГЕНЕАЛОГИЯ \| СОДЕРЖАНИЕ САЙТА

Валерий Мешков

«ГОРОД ЭН» ЛЕОНИДА ДОБЫЧИНА И ГОРОД ЕВПАТОРИЯ.