Валерий Мешков             

«ГОРОД  ЭН» ЛЕОНИДА ДОБЫЧИНА И ГОРОД ЕВПАТОРИЯ.

Часть III       (<<< Начало статьи)

 В годы перестройки казалось — теперь выяснится, что действительно произошло с Добычиным после того злополучного собрания 25 марта 1936 года. О  его смерти Каверин смог впервые написать только в 1988 г. для издания в ФРГ (статья была напечатана в журнале «Звезда» №4 лишь в 1992 г.)  и затем в книге «Эпилог», вышедшей в 1989 г., в год смерти ее автора. «В 1936 г. Л. Добычин покончил с собой, оставив строго деловую записку Н.К. Чуковскому (сын К. Чуковского, тоже писатель — прим. авт.), в которой не упоминалось о его трагическом решении. История его безвременной кончины, его гибель не должны быть забыты.  Он покончил самоубийством, но на деле был беспощадно убит».

Статья В. Бахтина «Судьба писателя Л. Добычина» была напечатана в 1989 г. («Звезда», №9). В ней были приведены некоторые подробности: «В конце марта 1936 г. после собрания, на котором его безжалостно и несправедливо проработали, Добычин исчез, никто его уже больше не видел. Судя по всему, он покончил с собой. Сведения, собранные по крупицам, рисуют такую картину: из Дома писателя он вернулся к себе (ночью по телефону с ним говорили Чуковские); на столе разложил книги, не принадлежащие ему, с записочкой в каждой — кому возвратить (рассказала вдова поэта Бенедикта Лифшица Екатерина Константиновна); еще раньше, как вспомнил Л. Рахманов, он отдал мелкие долги; затем отправил матери в Брянск свои часы и кой-какие вещи…. С ее обеспокоенного письма и открылось исчезновение Леонида Ивановича Добычина».

Комментаторы сборника «Расколдованный круг» кое-что уточняли: «В ночь с 25 на 26 марта с Добычиным разговаривала по телефону Марина Чуковская, 26-го днем — Каверин. Последняя фраза последнего его письма (Николаю Чуковскому): «А меня не ищите, я отправляюсь в далекие края». <…> Каверин несколько раз утверждал, что тело его было обнаружено много позже в Неве. Однако никаких документальных подтверждений эта версия пока не имеет».

Для советского человека, привыкшего читать между строк, было ясно, что темнят здесь уважаемые наши литераторы. Цензура тогда еще действовала, и самое смелое, что могли допустить в печать — это обвинение собратьев-писателей, что довели человека до самоубийства. Но для объективной оценки произошедшего требуется рассмотрение различных версий, а здесь произошло явное зацикливание только на одной. 

В самом деле, человек исчез, ничего похожего на предсмертную записку не оставил, тело не найдено, но вместо того, чтобы признать его без вести пропавшим, присваивают ему «почетное звание» самоубийцы. Когда несколько лет назад вновь стал читать о Добычине, надеялся, что правда о его судьбе уже известна.

Но оказалось, что по-прежнему у пишущих о Добычине концы с концами не сходятся, не говоря уже о том, что написана масса вздора, чепухи и вранья. На этой почве отличились и такие популярные писатели, как В. Ерофеев и Акунин. Первый выставил на своем сайте в Интернете статью, в которой без всяких оснований утверждает: «…через несколько месяцев после исчезновения писателя его тело было выловлено в Неве». А вот как вторит Акунин (Чхартишвили) в книге «Писатель и самоубийство»: «Хотя тела не нашли, люди, хорошо знавшие Добычина, были совершенно уверены, что он не скрылся, а именно покончил с собой. «Его самоубийство, – пишет В. Каверин, – похоже на японское харакири, когда униженный вспарывает себе живот мечом, если нет другой возможности сохранить свою честь». 

Только писатель может ради красного словца, ради своей, как ему кажется, удачной выдумки, соединить в одно «харакири» и самоутопление. Есть у Каверина эти строки, и их сразу отмечаешь у уважаемого писателя, настолько фальшиво и высокопарно они звучат. В России, в отличие от Японии, самоубийство всегда осуждалось и считалось уделом слабодушных людей, часто действующих в состоянии аффекта, горячки и т.п. 

Добычин был совсем другим человеком. Уподоблять писателя его же персонажу Ольге Кусковой, единственной самоубийце в его произведениях, просто смешно. Добычин не мог считать себя «недотрогой» и не понимать, что самоубийством он дал бы повод порадоваться врагам, стать предметом злорадства и насмешек после смерти. 

Когда на исходе перестройки Каверин и Бахтин писали о Добычине, вину за то, что произошло, они вольно или невольно возлагали на секретариат Ленинградского отделения Союза писателей, на Добина и Берковского. Тогда полагалось делать вид, что «мудрая» партия ни при чем, просто одни писатели в своем верноподданичестве перестарались, а другие испугались и молчали. На самом деле такие мероприятия не могли быть пущены на самотек, всем руководили партийные органы, а дела об антисоветчине не могли обойтись без вмешательства НКВД. Это подтвердилось, когда в 1996 г. А.В. Блюм опубликовал в «Звезде» статью «Искусство идет впереди, конвой идет сзади: Дискуссия о формализме 1936 г. глазами и ушами стукачей». В ней представлены спецсообщения Секретно-политического отдела госбезопасности на имя А.А. Жданова и других секретарей Обкома ВКП(б). Это и был тот уровень, на котором решалась судьба Добычина. О настроениях и разговорах своих собратьев исправно доносили литераторы, именовавшиеся «наши источники» (сокращенно н/и). 

Из спецсообщения от 28 марта 1936 г. следует, что на собрании 25 марта было около 400 человек. Выступление критика Добина (члена партии) оценивается положительно, а по поводу другого критика сказано: «Внешне выступление Берковского было конкретно (объект — Добычин), но по существу не затронувшим того, кого нужно». Получается, что ход собрания был неожиданным и для чекистов. Однако не следует думать, что Добин и Берковский действовали самостоятельно. 

В Ленинграде в то время всем заправлял Жданов, верный выдвиженец Сталина. После убийства Кирова 1 декабря 1934 г. он стал первым секретарем Ленинградского обкома и горкома партии. 4 декабря было принято постановление о ведении дел о терроризме в ускоренном порядке, что фактически давало  право НКВД на любые методы борьбы с «врагами народа», в том числе и негласное «право на убийство».

Жданов и был призван навести порядок, и он постоянно требовал усиления борьбы с врагами на всех уровнях. С другой стороны Жданов еще до Ленинграда успешно проявил себя в деле партийного руководства деятелями советского искусства, он непосредственно «дирижировал» при создании Союза писателей СССР и при проведении первого съезда этого Союза в августе 1934 г.  Именно Жданов, выступая на этом съезде, определил сущность социалистического реализма и задачи советской литературы. Отчитывался и получал указания при этом непосредственно у Сталина. Теперь опубликована их секретная переписка того периода. Председателем Союза был избран Горький, который часто «капризничал» и имел свое мнение, как сообщал Сталину Жданов.

Поэтому ход такого важного мероприятия всесоюзного значения не мог обойтись без контроля партийных органов и самого Жданова, а чекистов о его деталях заранее не информировали. Вот почему по итогам первого дня они делают удививший их и многих литераторов вывод: «…Добычин был превращен в центральную фигуру первого тура дискуссии». Более того, в дальнейших донесениях приводятся трезвые мнения (в кулуарах), что Добычин не имеет отношения к формализму и его книга не является антисоветской. «В беседе с н/и писательница Тагер Е.М. говорила: «…Я заранее знала, что формализм будет приписываться огульно. Добычин — это жертва вечерняя. Надо было на ком-то отыграться, вот и выбрали его. А книжка его хорошая, и совсем никак не классово-враждебная». 

Критик Друзин считает, что книжка Добычина «Город Эн» хорошая и ругают его без оснований». Так что дискуссия о формализме послужила ширмой для расправы с инакомыслием, и выбор пал на Добычина не случайно. 

Потому вполне оправданно заявление Добычина и его уход с собрания. Существуют воспоминания некоторых очевидцев, что он был при этом «белее мела и его шатало». Что ж удивительного, человек мог переволноваться, у него могло быть больное сердце, ведь нередко людей так и до инфаркта доводили. Но заметим, что и в спецдонесениях, и в воспоминаниях Каверина, напротив, говорится о спокойствии Добычина.

Далее в донесениях находим источник версии о самоубийстве: «26.3 в кругах работников Гослитиздата распространился слух, что О. Форш выразила свое опасение, что Добычин после такой резкой критики может покончить самоубийством, так как он находится в состоянии сильного расстройства».

Наивно полагать, как делают многие исследователи, что в спецдонесениях открытым текстом сообщались только правдивые сведения, хотя они имеют гриф «Сов. Секретно». Это были бюрократические документы, необходимые для отчета НКВД перед партийным руководством о своей работе. Как и большинство советских открытых или закрытых документов, они содержали ложь и приписки, многое в них читалось между строк. Так осуществлялись партийный контроль и руководящая роль партии. Указания партийного руководства в основном давались негласно при личном общении, по телефону или в секретной переписке. Ими и была решена судьба Добычина. Поэтому партия всегда была права, а чекисты не могли потом оправдываться тем, что выполняли указание партии. На самом деле для решения серьезных вопросов начальник НКВД лично или по телефону общался со Ждановым и другими партийными секретарями. Анализируя, как менялось содержание донесений, нетрудно понять, какие указания поступали в НКВД.

Чекистам дали понять, что Добычин тот, «кого нужно», и в спецдонесении № 124612 от 29 марта 1936 г. появляется: «…писатель Добычин высказывал намерение уехать из Ленинграда в связи с тем, что он потерял надежду на восстановление своего положения. 28.III. с.г. в 11 ч. 30 мин. Добычин действительно покинул свою квартиру, оставив все свои документы, в том числе паспорт, а также ключи от квартиры. При этом Добычин заявил, что в Ленинград он не вернется. Ранее он высказывал намерение выехать в Ташкент или Брянск».

Заметим, что это соответствует тому письму, что отправил Добычин Н. Чуковскому. Но странным выглядит то, что человек, собираясь уезжать, оставляет все документы. Думается, Добычин был уже арестован, или временно задержан. Можно не сомневаться, что чекистами учитывалась возможность того, что Ленинград находится близко к границе и попытки уйти за рубеж были нередки. Поэтому в донесении неявно скрыт вопрос к партийному руководству, что делать с Добычиным дальше? В принципе по таким делам обычно давали всего лишь несколько лет ссылки в отдаленные области. Могли и вообще отпустить, если бы Добычин согласился сотрудничать с НКВД.

Но в этот же день появляется донесение №124623, полностью посвященное Добычину.  Зная, что писатель не случайно оказался объектом травли, чекисты готовят «матерьял» на писателя: «Добычин прорабатывался нами, как антисоветски настроенный, автор ряда запрещенных органами цензуры произведений. Добычин имеет связь с группой формалистов, в частности с Эйхенбаумом Б.М. и Кавериным В.А.». Далее в донесении приводятся клички двух  н/и: «Морской», наиболее активный, который прощался с Добычиным в квартире, и «Измайлов», сообщивший о заявлении писателя, что «у него есть «шило в мешке» против современности».

Как заметил А.В. Блюм, спецсообщения имеют следы внимательного чтения, возможно самого Жданова, отчеркивания абзацев, подчеркивания слов и фраз. Вот что было отмечено в этом донесении: «После того, как были осуждены за к.-р. (контрреволюционную) деятельность ряд писателей: Остров, Уксусов и др., Добычин принимал активное участие в организации им материальной помощи, давая деньги сам и обращаясь к ряду писателей.

В донесениях агентуры отмечалось и ранее о намерении Добычина Л. И. покончить самоубийством». 

Все это выглядит так, как будто чекисты предлагают партийному руководству способ «решить проблему»  Добычина. На эту мысль наводит и окончание донесения: «Перед уходом из квартиры 28.III с.г. Добычин сказал «Морскому», что «револьвера у него нет и он попробует покончить с собой более примитивным способом».

Через уголовный розыск приняты меры к установлению местонахождения Добычина Л.И.».

 Фактически уже у чекистов развязаны руки, достаточно телефонного звонка или намека от руководства, и тело «самоубийцы» будет «обнаружено» уголовным розыском. Заметим, что сообщения н/и могут быть абсолютно лживы, написаны по принципу «чего изволите». Не стоит верить и тому, что Добычин мог ускользнуть из поля зрения чекистов. Вероятнее всего, он был арестован дома или сразу на выходе из квартиры. Представьте, если бы после всего, Добычин вдруг объявился за границей. Такой конфуз Сталин никому бы не простил. А чекистам, которым под силу было убийство Троцкого в Мексике, провернуть «дело» с Добычиным ничего не стоило. Государственная машина четко работала по принципу «нет человека — нет проблемы». В следующем сообщении повторялись слухи о самоубийстве и о том, что неизвестно, где Добычин. Но мысль о «самоубийстве» партийному руководству, как видно не понравилась. Это могло вызвать нежелательные эмоции многих людей, привлечь внимание к этому делу и к Добычину как человеку и писателю. Недаром н/и уже сообщали: ««Продолжает циркулировать версия о самоубийстве Добычина. Писатель Спасский С.Д. в частной беседе заявил: «Если такая вещь произошла, то нужно разогнать дискуссию и Правление Союза».

И вот в донесении от 1 апреля неожиданно находим, что «антисоветчик» якобы все еще гуляет на свободе: «Агентурно установлено, что «покинувший» свою квартиру 28 марта писатель Добычин в данное время находится в Луге и имеет намерение там задержаться. Свое местонахождение Добычин тщательно скрывает. Дано указание Лужскому РО НКВД об установлении наблюдения за поведением Добычина Л.И.».

Затем 2 апреля: «Разговоры по поводу «самоубийства» Добычина начинают затихать и сменились версией, что «он обижен дискуссией, поэтому отказался от дальнейшего участия в ней и уехал за город». И последнее сообщение, где говорится о Добычине от 3 апреля 1936 г. №124658: «1 апреля в адрес Правления Союза Писателей поступило письмо матери Добычина Л.И., в котором она пишет, что «не знает, чем объяснить пересылку ей сыном вещей, вплоть до карманных часов и просит сообщить, что с ним случилось».<…> Принятые меры по установлению адреса Добычина в Луге пока результатов не дали. Розыск продолжается». 

По мнению автора этой статьи, именно эти донесения свидетельствуют, что Добычин не покидал свою квартиру и не совершал самоубийства, поэтому эти слова и взяты в донесении в кавычки (курсив автора). А что же тогда было? Тайный арест, скорее всего в ночь с 27 на 28 марта, и «исчезновение» под контролем НКВД, т.е. убийство. Возможно ли это? 

Вот примеры. В сборнике «Расколдованный круг» представлено, кроме Добычина, творчество ленинградских писателей В.М. Андреева и Н.В. Баршева. О Баршеве известно, что он был репрессирован в 1937 г. и умер на Колыме меньше, чем год спустя. Могила неизвестна.

Андреев был популярным писателем, о нем одобрительно отзывался Горький. В молодые годы участвовал в революционном движении, находился в ссылке в Туруханском крае, откуда бежал. В 1940 г. пишет повесть «О пребывании в Туруханском крае И.В. Сталина и событиях, связанных с организацией его побега в 1911 г.», рукопись посылает Сталину. Был получен ответ: «…Этим хвастаться не надо. Рукопись оставляю. Сталин.»   В декабре 1941 г. Андреев вышел из дома и не вернулся. Соседи видели, как его сажали в машину. Дата его гибели не установлена, а в советской Краткой литературной энциклопедии 1962 г. бездоказательно утверждается «погиб на фронте».

И в 1936 г. не все «верили» в самоубийство Добычина. Одним из них был вышеупомянутый Даниил Хармс. В 1929 г. он и Каверин готовили сборник «Ванна Архимеда», в котором вместе с другими писателями и поэтами предполагалось участие Добычина. Об этом Леонид Иванович упоминает в письме Слонимскому: «А я — тоже новатор. Это очень мило, и я на всякий случай даже сохранил — показать кому-нибудь». Но Хармс вскоре был изгнан из «взрослой литературы» (сборник не состоялся) и после отбытия ссылки вынужден был работать для детских изданий. Через год после «исчезновения» Добычина в детском журнале «Чиж» (№3, 1937) появилось стихотворение Хармса с подзаголовком «песенка».

Из дома вышел человек

С дубинкой и мешком

И в дальний путь,

И в дальний путь

Отправился пешком.

Он шел все прямо и вперед

И все вперед глядел.

Не спал, не пил,

Не пил, не спал,

Не спал, не пил, не ел.

И  вот однажды на заре

Вошел он в темный лес.

И с той поры,

И с той поры,

И с той поры исчез.

Но если как-нибудь его

Случится встретить вам,

Тогда скорей,

Тогда скорей,

Скорей скажите нам. 

Это не прошло незамеченным, и имело последствия для Хармса. В течение года его не печатали. В дневнике Хармса есть запись от 1 июня 1937 г.: «В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня перестали печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то странными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам  нечего  есть.  Мы страшно голодаем. Я  знаю, что мне  пришел конец». После этого в его записях — обреченность, ощущение неминуемой беды. Его арестовали в августе 1941 г. Долгие годы считалось, что потом вместе с другими заключенными он был эвакуирован и умер в больнице в Новосибирске в 1942 г. Но в последнее время в новосибирской прессе появились сообщения, что следов Хармса в Новосибирске отыскать не удалось. Скорее всего, его убили тогда же в 1941…

5 апреля 1936 г. состоялось последнее заседание дискуссии, «центральным моментом» были выступления писателей  К. Федина и Алексея Толстого. Недавние друзья и даже собутыльники теперь глухо враждовали, не упуская случая нанести урон противнику. Явное  преимущество было на стороне Толстого. Он был не только самым влиятельным человеком в литературных кругах Ленинграда, но и вторым по влиятельности человеком в Союзе писателей после Горького. Ему ничего не стоило, как организовать травлю Добычина, согласовав с НКВД и партийным руководством, так и в любой момент ее прекратить, просто шикнув на таких, как Добин и Берковский. Фактически он это и сделал 5 апреля, перечеркнув предыдущие выступления, но при этом окончательно похоронив Добычина как писателя плохого, скучного, неинтересного. А, мол, Федин сотоварищи сначала необоснованно захваливав Добычина, в трудный момент его предали, никак не выступив в его защиту.

Отметим несостоятельный благостный взгляд на выступление Толстого в публикациях В. Бахтина. Ведь известно было по рассказам писателей того времени, что Толстой, по крайней мере, участвовал в травле Добычина.  По мнению Бахтина «Толстой не добивал Добычина, а, наоборот, постарался снять с него политические обвинения и обвинения в формализме». Также непонятно, на каком основании Бахтин считал, что Толстой «не знал 5 апреля, что Добычина уже нет, что он ушел не только из Дома писателя». Без сомнения, все, что знали партийные руководители и НКВД, было известно и Толстому, а его выступление согласовано со Ждановым.

Так что партийное начальство осталось довольно тем, как Толстой управлялся с ленинградскими литераторами. Вскоре после «исчезновения» Добычина, 18 июня 1936 г. Горький умер при загадочных обстоятельствах, его смерть стала потом одним из главных обвинений нового «врага народа», тогдашнего руководителя НКВД Ягоды. После смерти Горького его место в руководстве Союза писателей занял Алексей Толстой, переехавший в Москву и ставший депутатом Верховного Совета СССР. До своей смерти в 1945 г. он оставался первым человеком в советской писательской иерархии.

Но не только Толстого вольно или невольно «выгораживал» Бахтин. Он считает, что друзья не предали Добычина, ведь они после речи Толстого выступили с возражениями. Однако это уже был всего лишь спор о литературных вкусах. Последнее слово осталось за Толстым. Хотя «Город Эн» никогда не был отнесен к запрещенным книгам, а Добычин к запрещенным писателям, государство и литературный официоз предали его забвению.

А вот Каверин честно оценивает: «Почему никто — и я в том числе — не выступил в защиту Добычина… <…>. Конечно, трусили — ведь за подобными выступлениями сразу же выступало понятие «группа», и начинало попахивать находившимся в двух шагах Большим домом». И осмелились что-то сказать только 5 апреля после выступления Толстого. Но это были уже не выступления в защиту Добычина, а выступления в защиту самих себя от обвинений в трусости и предательстве. В спецдонесении от 10 апреля отмечается: «Резкое выступление Толстого А.Н. вызвало негодование писателей Федина К.А., Слонимского М.Л., Чуковского Н.К. и др.». Каверину запомнилось мнение жены Федина: « — Каков подлец! — громко сказала она о Толстом, не обращая внимания на присутствующих. (Это было в переполненном коридоре.) — Вы еще его не знаете! Такой может ночью подкрасться на цыпочках, задушить подушкой, а потом сказать, что так и было. Иуда!..». Поэтому не будем следовать Бахтину и умиляться Толстому, современники его знали лучше. А его связи с «органами» известны с начала 20-х годов, когда ОГПУ содержало в Берлине газету «Накануне», а Толстой редактировал ее литературное приложение.

Свою роль фактического «председателя» на дискуссии-чистке Толстой попытался на первом заседании замаскировать, Добин и его назвал в числе формалистов! Толстой выступил с «самокритикой». Ясно, что это было «театром», показывался пример формалистам, чтобы они тоже каялись и  «самокритиковались». Вспомним рассказ Добычина «Матерьял»: «Председатель был шутник и публика покатывалась». Но у Толстого шутка такого успеха не имела, это отмечается даже в спецсообщениях о разговорах в кулуарах: «Гуковский Г.А. (формалист): «Конечно, это не серьезно, но это немножко оживило и развлекло. Только немножко неудобно, когда большой писатель выступает на таком уровне, как будто для него суть вопроса недоступна». Форш О.Д.: «Алешка нахал. Назвал свою халтурщину формализмом, да еще умело сделанной, и думает, что все вопросы решил… и говорил не весть как умно…» Б.М. Эйхенбаум (вождь формализма): «Что же вы хотите. Толстому можно и пошалить». Дискуссия приняла явно неправильное направление».

Но это чекисты вначале так думали. За ниточки дергали все же Жданов и Толстой. А ставившие визы на спецдонесениях начальник УНКВД ЛО комиссар госбезопасности 1 ранга Л.М. Заковский и начальник СПО УГБ майор госбезопасности Г.А. Лупекин в 1938-1939 гг. были расстреляны.

А что же известно о писателях-стукачах? Их имена еще остаются неназванными. И здесь нельзя согласиться с Бахтиным, когда в одной из статей («Звезда», №9, 1998) он резюмирует: «Несложно назвать сегодня того, кто скрыт за кличкой «Морской», но — не хочется. Этот несчастный человек, который, конечно, не по своей воле стал осведомителем, вскоре был арестован и расстрелян». Несостоятельным выглядит и мнение А. Арьева, высказанное в его статье «Встречи с Л.» («Новый мир», №12, 1996): «Легко вычислить фамилию этого человека, тем более что его "дружескими заботами" не оставлены и другие ленинградские писатели одного, в общем, круга. Согласимся все же снова с В. С. Бахтиным: делать этого не стоит, если есть хотя бы один шанс из четырехсот ошибиться». Несколько иное мнение высказал А. В. Блюм: «Морской» состоял в близких и даже дружеских отношениях со своим «объектом» <…>. Кому еще мог загнанный в угол писатель, решившись расстаться с жизнью, оставить последние распоряжения, передать комнату и документы (см. донесение от 29 марта)? Конечно, только самому близкому человеку, другу…  В свете этого постоянные доносы «Морского» на Добычина выглядят особенно омерзительно». И поэтому, делает вывод Блюм: «Родина (по Солженицыну) должна знать своих стукачей»!

Уважаемые литераторы не замечают, что придерживаются «двойных стандартов» по отношению к Добычину и его окружению: Добычина допустимо подозревать в самоубийстве, а вот его друзей и «друзей» ни в чем подозревать нельзя, пусть уж лучше все будут под подозрением. Автору этой статьи такая позиция кажется сродни той же трусости, о которой сказал Каверин. Поскольку архивы бывшего КГБ и поныне закрыты, то без новых версий и подозрений мы никогда выйдем из замкнутого круга всего лишь одной, ничем не подкрепленной версии.

Так ли уж сложно вычислить стукачей любознательному читателю, имеющему доступ к уже опубликованным материалам? О каких четырехстах шансах говорит Арьев, если он сам писал в комментариях к сборнику «Расколдованный круг»: «Круг литературного общения Добычина очерчен четко и невелик: Чуковские, Геннадий Гор, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Николай Степанов, Леонид Рахманов, Елена Тагер, Николай Тихонов, Юрий Тынянов, Евгений Шварц, Мария Шкапская, Вольф Эрлих».

В одном из писем (И.И. Слонимской, жене М. Слонимского) сам Добычин резко сужает этот круг: «Из известных Вам лиц хорошо отношусь к нижеследующим: 1. Коле. 2. Шварцу. 3. Тагерии. 4. Эрлиху».

И существует еще письмо, ответ Слонимскому, видимо пытавшемуся как-то предупредить Добычина о сомнительности его «друзей». Но он или не понял, или не хотел понимать, пытаясь, как он часто в письмах делает, перевести все в шутку: «Дорогой Михаил Леонидович. У Вас сделался совершенно новый почерк, и из Вашего письма я разобрал только три места <…> 2. Попреки страстью к а) Коле и б) Эрлиху, которые действительно очень милы».

«Коля» — это сын К. Чуковского. Каверин пишет, что Добычин в Ленинграде «был дружен, пожалуй, с одним только Н.К. Чуковским, что не мешало ему называть его «Мосье Коля».  По воспоминаниям Каверина Н. Чуковский рассказал после того, как получил прощальное письмо от Добычина: «Я ездил к нему на Мойку. Пустая комната. Ни белья в гардеробе, ни книг. В ящике стола — паспорт». Если Коля не «Морской», а в этом нет сомнений, и если Каверин не ошибается, то получается, что «Морской», имея ключи, комнату не закрывал, а паспорт Добычина, положил в этот ящик, чтобы его обнаружил Н. Чуковский! И у писателя в комнате не осталось ни книг, ни даже клочка бумаги? Что ж, при аресте такое могло быть. Известно, что до этого Добычин часто дарил свои  рукописи друзьям и знакомым. И все же писатель без архива, не оставивший ни строчки? Ведь и ему писали письма, дарили книги…

Снова обратимся к воспоминаниям Каверина: «Через два-три дня после исчезновения Добычина группа писателей — помню ясно, что кроме меня были Н. Чуковский, М. Козаков, Е. Шварц, — поехала в Секретариат — требовать, чтобы Союз писателей принял участие в судьбе Леонида Ивановича или по меньшей мере выяснил, где он и что с ним… <…> Беспамятнов (секретарь Ленинградского СП – прим. авт.) стал неопределенно уверять нас, что ничего, в сущности не случилось. Есть все основания полагать, что Добычин уехал.

— Куда?  Это еще неизвестно, выясняется, но его видели третьего дня. По-видимому, в Лугу. У него там друзья, и он, по-видимому, решил у них остаться и отдохнуть. Беспамятнов, без сомнения, лгал — или, что называется, «темнил». <…> Партия приказала ему сохранять спокойствие, и он его сохранял. Но в наших взволнованных речах слышался, хотя и законспирированный, вопрос: «За что вы его убили?». В этом фрагменте Каверин дает понять, что версия убийства пока остается законспирированной, ведь в 1989 г. все еще действовала, хоть и ослабленная, но советская цензура. Поэтому в «Эпилоге» его заключительные обоснования «самоубийства», аналогии с «харакири» написаны так напыщенно и патетично, что сразу вызывают недоверие. Думается, этого и добивался Каверин, сам он уже давно знал, что это ложь, и не мог еще прямым текстом сказать об этом.  

Версия о том, что Добычин уехал в Лугу, не могла быть придумана секретарем Беспамятновым, ясно, что она исходила сверху.  Заметим, что версия о самоубийстве была пущена писательницей Ольгой Форш, довольно близкой знакомой Толстого. О том, что Добычин «обещал» совершить самоубийство, сообщает только «Морской»! Больше никто такого не запомнил, а Каверин утверждает, что Добычин был спокоен и даже саркастичен, в телефонном разговоре заметив о выступлениях Добина и Берковского: «Они были совершенно правы».

Именно агент «Морской» давал понять начальству, что «исчезновение» Добычина можно вполне оформить, как «самоубийство». Но на это не решились. И самоубийство, и открытый арест вызвали бы возмущение даже в среде писателей. Поэтому дело спустили на тормозах, и Толстой сыграл в этом важную роль, его «похоронная речь» и поставила точку. Из советской истории мы хорошо знаем, кто хоронит, тот и главный.

В лживости официальной версии о смерти Есенина автор в 2005 г. убедился самостоятельно, исследовав c научной точки зрения все известные материалы, и опубликовав в начале 2006 г. работу «Убийство Сергея Есенина» на сайте Интернета www.esenin.niv.ru ). Хотя подлинные документы, касающиеся дел ГПУ и НКВД на Есенина, Добычина, Эрлиха и др. до сих пор недоступны для исследователей, нет оснований верить в «самоубийства». И Есенин, и Добычин были убиты. Не исключено, что одной из причин убийства Добычина могла быть его дружба с Эрлихом, который «много знал» и мог Добычину что-то разболтать о смерти Есенина (вспомните про «шило»!).

Остается еще вопрос, мог ли «Мосье Коля», Н. Чуковский, быть н/и «Измайловым»? К сожалению, мог, хотя, скорее всего, был вынужден согласиться на сотрудничество ради спасения своих близких. Отношения членов семейства Чуковских с властями были не простые. В 1926 г. дочь Корнея Чуковского Лидия была арестована «за составление антисоветской листовки». На самом деле листовку напечатала на пишущей машинке Корнея Ивановича ее подруга. Лидию осудили на три года ссылки в Саратов, но она благодаря хлопотам отца была там только 11 месяцев. Как сообщает она в своей «Автобиографии»: «Вскоре после убийства Кирова, в начале 1935 года, меня вызвали в "органы" и потребовали чтобы я, в уплату за досрочное освобождение из ссылки, сделалась сотрудницей НКВД. Несмотря на длительный допрос, брань, угрозы, мне удалось устоять: меня не били». 

Скорее всего, после этого НКВД переключилось на Н.К. Чуковского (1904-1965), которого могли шантажировать возможностью ареста сестры и вынудить дать подписку о сотрудничестве.

Вряд ли он делал это так активно и охотно, как «Морской». В «отместку»    в августе 1937 года арестован муж Лидии физик-теоретик М. П. Бронштейн, доктор наук, автор многих научных трудов и научно-популярных книг. Лидия и ее многие близкие друзья и знакомые были уволены с работы. Помочь Бронштейну пытались известные ученые и писатели, но в феврале 1938 г. он был расстрелян. Л. К. Чуковской сообщили только, что он получил «десять лет без права переписки». Н. Чуковский писал отцу в 1927 г. после посещения сестры в ссылке: «Характер у нее каменный». Сам Николай таким характером не обладал. Потом у него были фронтовые годы, работа военным журналистом. После войны успех и известность ему принес роман «Балтийское небо»(1954).

Когда в 1958 г. Пастернаку присудили Нобелевскую премию, его сразу пришел поздравить сосед по подмосковной даче в Переделкино Корней Чуковский. О своем брате и его участии в травле Пастернака Лидия Чуковская писала в книге «Записки об Анне Ахматовой»: «О Президиуме рассказывают, что там выступали не сквозь зубы, не вынужденно, а с аппетитом, со смаком — в особенности Михалков… Выступил с какими-то порицаниями и наш Коля. Коля, который любит его и был любим им, который знает наизусть его стихи, который получал от него такие добрые письма. Какой стыд». Сам Николай так объяснял сестре свой поступок: «Пастернак  — гений, его поэзии суждено бессмертие, он это знает, а мы обыкновенные смертные люди, и не нам позволять себе вольничать. Мы должны вести себя так, как требует власть». Можно понять, что НКВД вполне могло вынудить Н. Чуковского подписать согласие на сотрудничество. Также вполне возможно, что это спасло от больших бед все семейство Чуковских. В деле Добычина его роль была, конечно, намного скромнее роли «Морского», скорее всего, свелась к поддержке версии о «самоубийстве». Характерно, что в своих мемуарах Н. Чуковский не оставил даже упоминания о своем близком друге Добычине (сообщено А.Ф. Белоусовым).  М. Зощенко сказал о Н. К. Чуковском: «В хорошие времена он хорош, в плохие  — плох, в ужасные — ужасен...» (Новый Мир, №11, 2006. А. Гладков «Попутные записи»).

В последние годы благодаря Э. С. Голубевой стало известно, что Добычин не только «прорабатывался» НКВД как «антисоветски настроенный писатель», но и был родственником уже состоявшегося «врага на­рода». В 1927 г. его младший брат Николай, студент-химик московского вуза, был арестован как член «контрреволюционной террористической группы» и «осужден к расстрелу».  Трагически сложилась судьба и среднего брата Дмитрия. Его арестовали в 1938  г. как ««агента иностранной разведки» и члена «контрреволюционной фашистской организации».  Приговор тот же. Точные даты смерти неизвестны. 

Так что дискуссия была только прелюдией к исключению из Союза писателей и неминуемому аресту Леонида Добычина. Вполне логично, что Добычин решил уехать, иногда это действительно позволяло избегнуть ареста. Так было с Л. Чуковской, которая переехала сначала в Киев, а затем в Москву, куда переехала и вся семья Чуковских. Сам Добычин был человек рассудительный, рациональный, и не мог не понимать, что как писателю даже арест ему слишком многим не грозил. Например, писатели Уксусов и Остров, упоминавшиеся выше, за свои запрещенные книги были осуждены всего на три года ссылки соответственно в Омскую и Красноярскую область. 

С другой стороны ликвидировать члена СП без санкции Жданова само НКВД вряд ли посмело бы. Разве что произошло что-то непредвиденное, оказал сопротивление и был убит, или убит при допросе и т.п. И требовалось это скрыть. Известно, что на начальнике ленинградского УНКВД Заковском и его подчиненных много крови. Он входил в состав тройки, выносившей смертные приговоры. Он приговаривал к расстрелу как «троцкиста» Вольфа Эрлиха, который «много знал» и, поехав на Кавказ, мог действительно исчезнуть за границу. А через год был арестован и расстрелян как «германский и польский шпион» и «троцкист» сам Заковский. То, что он творил, настолько выходило за рамки даже советской законности тех лет, что впоследствии он не был реабилитирован. Заковский находил «шпионов», «врагов народа» и «антисоветчиков» даже там, где их не было. По ряду воспоминаний, именно он говорил: «Попади ко мне в руки Карл Маркс, он бы тут же сознался, что был агентом Бисмарка».

Нетрудно ответить на вопрос о Добычине, заданный Кавериным: «За что же его убили?».

За то же самое, за что убили Гумилева и Есенина, довели до смерти Мандельштама и Цветаеву, заставили замолчать Булгакова, травили Ахматову, Зощенко, Пастернака… Можно добавить имена еще многих и многих, не столь известных или оставивших не столь заметный след. За инакомыслие, за свободомыслие, за то, что хотели оставаться честными и искренними в жизни и творчестве при любой власти и при любых условиях. Есенин еще в 1924 г. написал: «Конечно, мне и Ленин не икона…», и подобные крамольные мысли в рассказах Добычина тем более не прощались в 1936 г. в Ленинграде.

Но сатирический дар Добычина невозможно было спрятать, он как «шило» выпирал в его произведениях, письмах, и наверное, даже в общении с «друзьями». Именно этот дар позволил его творчеству  пережить время. Возьмите  всего несколько строк, например, начало рассказа «Козлова»(1923 г.): «Электричество горело в трех паникадилах. Сорок восемь советских служащих пели на клиросе. Приезжий проповедник предсказал, что скоро воскреснет бог и расточатся враги его». Замените «советских» на «бывших советских» и получите современную картину с натуры. И всем ли она понравится? Вот и партийному руководству в 1936 г. не нравилось, что и как пишет Добычин. Теперь не страшно, а тогда писатель должен был или каяться и исправляться, или им занималось НКВД.

А у этой организации способов решения по принципу «нет человека — нет проблемы» было много. И «матерьял» на Добычина, как видим из спецдонесений, имелся. По иронии судьбы, сам Добычин назвал этим словом один из лучших своих рассказов, оно же дало название его последней неопубликованной книге. Возможно, «Матерьял» Л. Добычина — один из лучших коротких рассказов советского времени. События рассказа могли происходить в любом месте той страны, в том числе и в Евпатории. Ясно, что сам писатель считал его лучшим своим рассказом. В последнем известном письме к К. Чуковскому он писал в начале февраля 1931 г.: «Дорогой Корней Иванович, вот эти два рассказика, старательно переписанные для Вас на моей лучшей бумаге. Прочтите, пожалуйста сначала "Матерьял", а потом "Чай" и, если можно, напишите мне, как они. Который Вам показался лучше?». Ответ Чуковского неизвестен, он был человек осторожный и прожил долгую жизнь. Он не был среди тех, кто отдал свои жизни, чтобы донести до нас правду о том времени, с надеждой, что такое не должно повториться. Среди таких людей был писатель Леонид Иванович Добычин.

Автор благодарит исследователей творчества Добычина Александра Федоровича Белоусова (С.-Петербург) и Эльвиру Степановну Голубеву (Брянск) за возможность ознакомиться с их работами, а также за помощь и консультации.  

   <<< Начало статьи (Часть I и Часть II)

  Статьи евпаторийского краеведа В.Мешкова.

Обратная связь:ГГостевая книга    Почта (E-mail) 
© Разработка, веб дизайн:  Кирилла Финкельштейна, декабрь 2007.

© Содержание: Валерий Мешков